И бывшие с ним

Саша вернулся к яхте, празднично белой. Глядел на «Весту», чья простоватость граничила с бедностью; толстые, выпиравшие шпангоуты, обрубленная корма. Скучно окрашена серо-свинцовой краской.

Подошел четвертый из команды яхты, чернобородый молодой человек в светлых брюках из плащевки, в узкой рубашке, и сказал, что в помощь набралось человек девять: пусто сегодня на базе и надо бы подождать, авось еще появятся. Саша вытянутым пальцем коснулся его мускула, обтянутого узким рукавом. Легкость касания была видимой, Саша, нажимая, вдавил палец так, что палец погрузился в мякоть мышцы. Чернобородый принял подначку. Распрямив кисть, он согнул руку, предлагая потягаться, и поискал глазами, куда бы упереться локтем. Саша не дал чернобородому стронуться с места, а поймал его руку так, что они сцепились пальцами. Тому оставалось по примеру Саши упереться расставленными ногами.

Чернобородый навалился, собрав силы так, что набухла мясистая переносица, Саша опустил руку. Заваливаясь, чернобородый не выпускал Сашиной руки, которая с внезапной силой потянула его вниз и вбок. Саша расслабил кисть, его бескостные пальцы выскользнули из руки чернобородого. Тот покатился под ноги товарищам.

Его товарищи согнули руки, поочередно предлагая Саше сразиться. Он подставил одному левую руку, другому правую. Яхтсмены отступили, один усмехнулся при том, другой покачал головой: ну нахал. Саша левой поймал руку одного, правой другого, потянул. Они попытались высвободить руки, тогда, не отпуская, он стиснул им пальцы.

Разом навалившись, они отогнули его руки. Он повторил проделанное с их товарищем, то есть расслабился настолько, что они соскользнули с его рук, а в последний миг ухватил за основание кистей и потянул. Краткое движение, сильное и скользящее, умножающее инерцию их тел.

Один остался лежать, с любопытством глядя снизу на Сашу, а второй поднялся и проворчал про расплодившихся каратистов.

— Не каратэ… — ответил Саша. — Тибетская система тай-дзы-чуань, или, короче, тай-чи.

Подошел человек в очках. Массивная оправа очков придавала его лицу старомодность. Из позванных на помощь, решил Саша, староват для команды яхты.

— В чем смысл тай-чи? — спросил чернобородый, растирая запястье. Между тем Саша знал, что прихватил запястье легко и потянул не рывком, а плавно.

— Тай-чи учит, что агрессия абсурдна в своей изначальности. При всякой агрессии человек, гармоничный со вселенной, совершает преступление против вселенной и против себя. Отходом в сторону он показывает, что агрессия рождена его собственным эгоизмом. Противник наталкивается на стену и осознает абсурдность агрессии. Нет первой атаки. Она вызвана распадом сознания. В ситуации Каин — Авель виновны оба. Авелю, надо думать, был присущ мазохизм.

— А если нападают? — спросил чернобородый.

Саша кивнул:

— Нападайте.

— Было дело, я занимался каратэ, — сказал чернобородый.

— Нападайте.

Чернобородый бросился. Отскочив, Саша поймал его за руку и с силой потянул, направляя. Пояснил:

— Идет сильный удар. Я его продлеваю. Убираю удар, таким образом развожу ситуацию.

— Еще раз, — сказал чернобородый.

— Пожалуйста.

Вновь Саша заставил чернобородого скользнуть мимо. Досказал:

— Мышцы должны быть, как на вешалке. Кто напряжен, тот проигрывает. Здесь сила в слабости. Уйти в сторону — уже в стиле тай-чи. Стиль змеи всегда сильнее, чем стиль тигра. — Видел, что нравится. Показал: — Это он. Это я. Откатываюсь. Пассивно — и после того активно. Сверху вниз защита. Нападение снизу вверх и наружу. Нападаю сверху, а защищаюсь снизу.

Чернобородый глядел не враждебно, скорее обиженно; когда же человек в очках скомандовал «Берись» и стали спускать яхту на воду, чернобородый держался возле Саши. Спросил, свободен ли он сегодня вечером. Хотят взять с собой прокатиться, понял Саша. Однако не взяли; Саша видел — как бы между прочим перемолвились чернобородый и капитан, человек в очках. Староват он был для своей молодой щеголеватой команды, морщины вокруг рта придавали его лицу горестное выражение, голос больной, сдавленный, так что иные слова прорывались с писком. Капитан объяснился с Сашей.

— Ребята неосмотрительно пригласили вас… мы можем заночевать на воде. — Капитан похлопал по хромированной пряжке комбинезона. — Зайчики пускают мои пряжки, разбудили вас. Хе-хе… всякая атака абсурдна… Удивительное место Тибет! Тибетская этика… Атака абсурдна… Хе-хе.

Вот змей, подумал Саша, видел, змей, что зайчик меня разбудил и разозлил.

— Да, я слегка завелся, — Саша дружелюбно хохотнул. — Что-то ваши ребята смешное знают про «Весту».

— Вышучивали фраерство капитанов… мое, стало быть, и Гришино… Вроде и вы, и мы не первый год на воде, но вот нынче совпали наши маршруты… Мы составили свои графики. Из Москвы мы выходим с разницей в три дня… На Сухоне вас будто бы обгоняем, но почему-то вы раньше нас приходите в Архангельск. — Капитан простился с извинительной улыбкой.

Стоял Саша, глядел в ширь канала. Неслышно уходила яхта в просвет между мостками и покойно лежавшим в воде тральщиком, учебным судном.

Саша съездил в город, вернулся в темноте. Перед сном сходил к воде. Яхта вернулась, лежала в черной воде. К запаху воды примешивался запах напревшей кромки берега, где оседала щепа и деревянная крошка.

Рассудив, что на «Весте» появиться могут только вечером, Саша дни проводил в городе; на Пушкинской площади он встретил чернобородого, тот сидел на скамье, откинувшись, брал из кулька черешню, косточки сплевывал туда же, в кулек. Румяная щека уходила в черную кудельку.

— Это с какой стати вы обгоняете нас на Сухоне? — спросил Саша дружески, с улыбкой.

— Сухона — суп из топляков. Молевой сплав, — ответил чернобородый. — Наскочите на топляк, мотор сорвет… Поныряй за ним. А достанешь, вал погнутый.

— И вам такое счастье привалит.

— Мы на время идем. Мотор будем включать только в шлюзах. — Чернобородый поднялся, отошел к урне и бросил в урну кулек с косточками. На скамью к Саше он не вернулся, ушел, простившись взмахом руки. Шел развалисто, неспешно, задний карман джинсов отчерчен полоской бумажника. Город принадлежал ему — как будущее.

Тут же, на Пушкинской, Саша заговорил с тихой, вялой девушкой, пригласил в кафе-мороженое. Просидели в кафе до закрытия, рассеянно поглядывая вокруг; расстались без досады.

На станции метро «Водный стадион» Саше подмигивали счетчики с минутными и пятисекундными отсчетами, регулирующие точность интервалов между поездами. Счетчики напоминали о возрасте, так надо было понимать; Саша находился в начале возраста, который в Уваровске называли середовым.

Саша последним покинул станцию, этот остров под землей, где население регулировалось интервалами между поездами.

Остывал стеклянный ящик верхнего павильона. В дверях павильона Сашу встретила бабочка. Она пометалась у лица, полетела впереди над тропой и исчезла в темноте.

На четвертый день его жизни в Москве рано утром, когда в гуле троллейбуса, набегающего по Ленинградскому шоссе, только угадывался нарастающий дневной, тяжелый гул города, возле Сашиного «Жигуленка» остановилась черная «Волга». Сидевший рядом с шофером человек вышел, поглядел, как Саша укладывает в машину спальник и полиэтиленовый мешочек с мылом и зубной щеткой. Спросил: