И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Но тут она вдруг перестает говорить, ее глаза расширяются, он делает все, что может, тут Мелоди становится буйной, буйной, как дикий зверь, и кричит, да, теперь она громко кричит и так сильно мечется, что ему стоит труда удержаться на ней. Должно быть, Мелоди потеряла рассудок, такого с ним еще никогда не было, такая страсть, такие звуки, такие слова. Да здравствуют метисы, которым надо так долго! — думает Миша, потому что она кончает и кончает, и снова кончает, он это чувствует, и когда, наконец, это подходит у него, он кончает так, как никогда в своей жизни. Он просто взрывается.

И вот они лежат друг возле друга, обливаясь потом, задыхаясь, и вдруг Миша замечает, что это чудо плачет. Всхлипывая порывисто, она плачет…

— Мелоди! Мелоди! Что с тобой? Ответь твоему Мише! Тебе больно? Я сделал тебе больно?

— Ты…

— Да?

— Ты… ах! — кричит она, обвивает его руками и смеется, и плачет, плачет и смеется, и кричит: — Миша, Миша, мой милый Миша, ты… ты…

— Ну!

— Ты меня…

— Что я тебя?

— Лишил меня девственности, — говорит она тихо и тут же снова плачет.

— Лишил девственности? — повторяет Миша. — Ты хочешь сказать, я был первым…

— Вздор! — шепчет она, все еще прижимая его к себе. — Конечно, не первый, любимый, дорогой! И все же первый! Первый, с кем я снова и снова кончала — без моего Джонни.

— Без твоего Джонни… Значит, ты всегда…

— Не всегда. Только когда я на это решалась. Часто у меня не хватало мужества… Слишком сильные запреты, понимаешь… Но с тобой я их не чувствовала… но ты отнял у меня моего Джонни, и все было без него… Это было намного, намного сильнее, чем обычно с ним… В первый раз без него, Миша… О, я люблю, люблю тебя!.. Дай мне виски и сигарету, пожалуйста! Мы сейчас продолжим, я только немного приду в себя… Чтобы я могла еще раз это испытать… Я же считала, что я испорченная, ты себе представить не можешь, что это была за жизнь… — И она снова плачет, а потом берет его руку и покрывает ее бесконечными поцелуями, а потом берет его…

— Н-н-н-но… — Миша не в состоянии выговорить ни единой фразы, так он потрясен. Мелоди, эта прекрасная женщина, значит, она всегда может только с этой штукой и никогда без нее, но с ним, незаконнорожденным метисом, который не знает своих родителей, с которым до сих пор делали все, что хотели, которого преследовали и унижали, и обманывали, и приговаривали к смерти, и ставили к стенке, и пренебрегали им, с ним эта прелесть кончала как фейерверк! Это невероятно, это непостижимо, но это так, раз она так сходит с ума! — Н-н-н-но…

— В чем дело, милый?

— Я… я хотел сказать: но когда у тебя не было при себе Джонни… или он был сломан…

— Мой Джонни еще никогда не ломался, милый… еще никогда! Made in Germany… немецкое качество… он у меня с пятнадцати лет… за пятнадцать лет он еще ни разу не сломался.

— Ну да, но если это происходило в лесу… или на лужайке… я имею в виду, в таком месте, где не было розеток…

— Он работает от батареек, я же тебе говорила! Конечно, есть много других моделей, из пластика… все, что только можно придумать, они придумали. Но, видишь ли, я верна привычке, и я ненавижу пластик. Я никогда бы не стала пользоваться пластиковым. Никогда! Только моим добрым, старым Джонни…

— Да, я это понял… но я не это имел в виду…

— А что ты имеешь в виду, дорогой?

— Ты же знаешь… если… одним словом, если у тебя его просто с собой не было… Что ты тогда делала, Мелоди?

— Театр.

— Что?

— Театр, милый, я разыгрывала мужчинам спектакль.

— Как это?

— Ну, если мне казалось, что все уже слишком долго, а я знала, что без Джонни никогда не получится, тогда я стонала и кричала, что я умираю, что я больше не могу, — а потом я быстренько бежала в ванную или за куст…

— Бедная Мелоди!

— …и там, в ванной или за кустом, я делала это себе сама… Но сейчас, с тобой, мне не надо устраивать театр… О, милый, милый, как я счастлива, какое облегчение! В первый раз в моей жизни!

В первый раз в ее жизни! С ним! Можно просто лопнуть от гордости, можно просто лишиться рассудка, тут уж каждый будет вынужден простить Мише, что в этот и последующие моменты он забывает о своей большой и единственной любви, о доброй Ирине, тут уж просто никто не сможет на него рассердиться. Подумать только, ведь любовь — это небесная сила! И если даже это не небесная любовь, тем более вы должны понять Мишу, я искренне вас прошу! Кроме того, у любого христианина, мусульманина, иудея, буддиста, атеиста были бы такие же отговорки.

37

Все это тут же начинается снова и продолжается с перерывами, пока солнце не поднимается высоко в небе. Потом они спят без сновидений, и когда немного приходят в себя, уже 5 часов вечера 27 апреля. Они вместе купаются и вытирают друг друга; выясняется, что милая дежурная во второй половине дня опять дежурит. Она подает им «завтрак» в постель, они ужасно голодны, дежурная уже об этом подумала, приносит много еды и снисходительно улыбается — все мы когда-то были молодыми.

Неожиданно звонит телефон; это следователь Юрий Ежов. Он сообщает, что уже начал заниматься Мишиными визами с русскими властями и в американском консульстве; через три, самое большее, через четыре дня Миша получит все документы, остается только билет на самолет в Нью-Йорк — и все.

— Всего хорошего, дорогой господин Кафанке!

Мелоди прижала ухо к трубке и тоже все слышала; теперь они обнимают друг друга от счастья, танцуют голые и падают, запыхавшись, на кровать, и все происходит еще лучше.

— Мы летим вместе! — кричит Мелоди. — Ты и я! Я могу уехать отсюда, когда захочу, я просто горю от нетерпения! У меня до сих пор не было желания принимать решение, но теперь все иначе, когда ты вошел в мою жизнь! Я знаю Нью-Йорк как свои пять пальцев, и ты можешь себе представить, сколько у меня влиятельных знакомых благодаря моей профессии! Только позволь твоей Мелоди действовать, и за год ты станешь богатым, милый Миша, через год тебя, благодаря твоему изобретению, узнает вся Америка!

Скажите, может ли жизнь быть чудеснее? Разве не позабудешь тут все, что было?

— Ах, Мелоди, Мелоди…

— Да, Миша, да, да! Иди к твоей Мелоди, которая так любит тебя…

Миша идет.

В последующие три дня они практически не вылезают из постели. Миша — обычный здоровый молодой мужчина, но сейчас он совершает то, что не в состоянии совершить десять мужчин, особенно после того, как Мелоди выбросила своего Джонни — он ей больше не нужен.

Ах, но великий поэт Генрих Гейне, которого Миша так чтит, писал: «Любовь утомляет человека, она обессиливает человека» (с прекрасной Мелоди это так). На третий день у Миши появляются первые признаки утомления.