И деревья, как всадники…

Они пожали друг другу руки и расстались.

О СОДЕРЖАНИИ МАРСИАНСТВА

Звонский спал плохо - снились кошмары. Является он в редакцию, а там за столом шефа восседает марсианин с чулком на физиономии, бластером поигрывает. «Нам, - говорит, - надо, чтобы ты сочинил оду о Марсе, да чтоб не хуже, чем у Державина».
– «Увольте, я од в жизни не писал».
– «Ай-яй-яй, нехорошо обманывать, ничем другим ты и не занимался».
– «Как же я напишу, если о Марсе представления не имею?» - «Это не обязательно, ты - поэт, вообрази, как там все прекрасно».
– «Не стану я, делайте со мной что хотите!» - «Мы тебя не тронем, не бойся, мы - гуманисты, - хрипит марсианин ласково и манит его пальцем.

– Видишь домик там, напротив?..
– прицелился бластером, мелькнула ослепительная вспышка, и от домика осталась груда пепла.
– Видишь водокачку?..
– от нее тоже остался пепел.
– А там, кажется, новая аптека…» - «Напишу, - заорал Звонский, - напишу оду не хуже державинской!» - и разбудил себя собственным криком. Однако успел еще увидеть, как марсианин, удовлетворенно хмыкнув, стянул с себя чулок, - лицо было чертовски знакомо, но припомнить, кому оно принадлежит, Звонский не смог.

Полежав с минуту, отдышавшись, он поднялся, прошел в ванную, долго держал голову под струей холодной воды. Потом направился в кухню. На газовой плитке закипал чайник. Стол был накрыт к завтраку. Жена сидела за швейной машинкой.

–  Доброе утро, Веста, - сказал он. Вестой ее назвал отец, большой любитель латинской древности.

–  Здравствуй, - ответила она сухо.
– Хочешь есть?

–  Вчера я пришел поздно, не хотел тебя тревожить.

–  На окне кастрюля с гречневой кашей. Молоко на столе.

–  Я тебе должен кое-что рассказать.

–  Надеюсь.

–  Ты смотрела вчера телевизор?

–  Это так важно? Допустим, смотрела.

–  Как тебе марсианин?

–  Разве там был марсианин?

–  Как же, в конце программы «Время».

–  Ах, этот кретин с усиками.

–  Почему кретин?

–  Ну не кретин. Что, он тебе понравился?

–  Не об этом речь.

–  О чем же?

–  Дело в том, что в нашем городе происходят странные вещи… Я подвергся ночью ограблению.

–  Не надо шляться по ночам. И потом, почему ты не скажешь: «Меня ограбили»? У тебя варварский язык. А еще поэт!

–  Послушай, сейчас ведь ты не на уроке российской словесности. Не воображай, что владеешь словом лучше меня.

–  Тебе, Иван, недостает элементарной культуры, чтобы стать приличным поэтом.

–  По-твоему, я графоман?

–  Я этого не сказала.

–  Нет, ты скажи, я графоман?

–  Ты профессиональный поэт районного значения. Так все о тебе здесь говорят, сам ведь знаешь.

–  Злая ты баба!

–  Какая есть. Не огорчайся, бывают ведь не только поэты, но и пенсионеры - республиканские, союзные.

Звонский рассердился и обиделся, как всегда, когда жена ставила под сомнение его дарование. Хотя и понимал, что выпад этот - от настроения. В действительности она ставит его не ниже Евтушенки и считает верхом несправедливости, что его не зовут в столицу и что он вынужден пописывать стихотворные фельетоны в районной газете да изредка публиковать тоненькие лирические сборники в областном издательстве.

–  Тебя даже не трогает, что меня ограбили?

–  Что грабить при твоих-то заработках!

Эта реплика окончательно вывела Звонского из себя. Но он не успел решить, что предпочтительней: выложить ей все, чего она заслуживает, либо удалиться, хлопнуть дверью и заставить ее терзаться сознанием своей неправоты. Дверь распахнулась, влетел их двенадцатилетний сын Вова. Ссора была погашена или отложена до подходящего случая.

–  В чем дело, Вовик, почему ты ушел с уроков?
– забеспокоилась мать.

–  Нет уроков!
– завопил Вова.
– Будет война с марсианами. Я иду добровольцем.

Родители переглянулись, ошеломленные. Веста отбросила шитье, вскочила, положила руку мужу на плечо, инстинктивно ища опоры.

–  Я тебе покажу добровольца!
– поднял голос Звонский.

–  Не покажешь. Не имеешь права, когда страна в опасности.

–  Кто тебе сказал о войне?

–  Все говорят. Алешка Сарафаненко, Верка Дубилова… Где мой лук со стрелами?

«Дубилов!
– вспомнил вдруг Звонский свой кошмарный сон.
– Его лицо».

–  Ты что же, Вовка, на марсиан с луком собрался? Они тебя бластерами аннигилируют в два счета.

–  Как ты можешь!
– возмутилась Веста.
– Это же твой сын!

–  Я и забочусь, чтобы он был вооружен как полагается.

–  Шутить в такой момент!

–  Это не шутки.

–  Па, а с чем надо на марсиан?
– спросил Вовка.

–  С умом надо, милый, с умом. Война с марсианством - это война с предрассудками. Его можно победить только силой разума.

–  Воображаешь, он тебя понимает?
– вмешалась Веста.

–  Понимаю, - заявил Вовка.
– Их надо обмануть, послать к ним Штирлица и узнать все их военные тайны. Да, ма, совсем забыл: велели тебе сказать, чтоб в десять была в школе.

–  Родительское собрание? Господи, что бы это значило? Иван, будь наконец серьезным, о какой войне идет речь?

–  Я, кажется, догадываюсь. Но подождем до твоего возвращения. Поторопись. А мы с Вовкой пока поразмыслим, какую избрать стратегию.

Веста наспех оделась и помчалась в школу. Звонский стал втолковывать сыну, что появление марсиан проблематично, а марсианство есть абстрактное понятие, которое означает, с одной стороны, то, а с другой - это, а возможно, что и не то, и не это, а нечто совсем иное. Популяризатор он был никудышный, объяснял сбивчиво, сам путался в предмете, и сыну вскоре надоело его слушать. Сказав, что с него хватит, Вовка отправился к себе в комнату, где занялся выбором оружия для предстоящей схватки с марсианским воинством.

Звонский же сел было за письменный стол, но стихи не шли, никак не мог он отвлечься мыслями от Красной планеты и связанных с нею странных событий. «Действительно ли свершилось нашествие марсиан… не нашествие, а пришествие, - поправил он сам себя, - или заборьевские обитатели стали жертвами удивительного стечения обстоятельств, не исключено даже - ловкой мистификации? Если правда, то что сулит нам будущее? Какие вы, марсиане, - дьяволы или ангелы, собратья по разуму или вражье племя, которое объявит беспощадную борьбу за сферы влияния во Вселенной, за жирные куски космоса, пустынцые планеты с кладовыми нефти, металлических руд, чистой пресной воды? Способны мы мирно сосуществовать или неизбежна война миров, гибельная для побежденного, а может быть, и для победителя? Не в нас ли, - думал Звонский, - ответы на все эти вопросы? Не от нас ли самих зависит, быть марсианам друзьями или недругами? Нет, конечно, не только от нас, по крайней мере - на пятьдесят процентов. Придут они как захватчики, и мы будем защищать свой дом, свою планету, свою цивилизацию. Так не правы ли дубиловы, бьющие в набат, чтобы нас не застигли врасплох?»

Размышления его прервала Веста, взволнованная и растревоженная, находящаяся на грани истерики. Звонский заставил ее принять пятьдесят капель валокордина, напоил горячим чаем, дал прийти в себя, а потом уж приступил с расспросами. Вперемежку смеясь и негодуя, она рассказывала, с чем выступил Дубилов. Иван хлопал себя по лбу, воздымал руки, грозился немедля пойти жаловаться, не то сочинить язвительный фельетон, после которого директора школы выставят на улицу с запретом когда-либо переступать порог учебных заведений.