И-е рус,олим
Шрифт:
– - Ну?
Они вообще сказали это хором, Гриша и девушка, оба обращаясь ко мне. Оба "ну" были нетерпеливыми, только Гришино нетерпение было вопросительным, а ее возмущенным. Потом они так же синхронно рассмеялись, глядя уже не на меня, а друг на друга. И Гриша сказал:
– - Знаете, а давайте мы вас сами сфотографируем. У нас ведь профессиональная камера. Будет отличный снимок...
"Дарна"
Ортик заботливо прислонил портфель к собственному боку, снял черную шляпу и замешкался, прикидывая куда бы ее примостить. Наконец, осторожно опустил на диван. На парчовом восточном диване с вышивками, подушками и прочим орнаментом, черная шляпа с лихим шпиц-хаббадским заломом и потертый рыжий портфель смотрелись странновато. Еще более странно выглядели официантки
Но Линю это странным не казалось, таким и должен быть дорогой восточный ресторан. Впрочем, если бы официантами были ешиботники, генералы ЦАХАЛа или дауны, его бы тоже это не слишком впечатлило после всего, что он услышал от Ортика.
Получив от Линя приглашение поужинать, Ортик удивился. И даже подумал, не посоветоваться ли с равом. Но кухня ешивы настолько приелась, что он решил не подвергать себя мучительной внутренней борьбе, если рав скажет не идти. Чего спрашивать? "Дарна" ресторан кошерный, Линь хоть и не свой, но и не совсем чужой -- приятель Белки, все-таки. Да и сидели уже вместе за одним столиком, пили из одной бутылки, правда тогда Ортик еще не знал, что Линь -гой, поэтому нарушил заповедь. Да все равно с этой заповедью Ортик, если честно, был не очень-то в ладах. И не только с этой. У него было более важное предназначение, чем стремление к собственному совершенству. И потом, было очень любопытно -- чем Ортик может быть полезен, то есть интересен русской мафии, даже если она не совсем мафия, но все-таки. Вдруг они знают о нем что-то такое, о чем он сам не догадывается. Или о его возможностях. В общем, решил идти.
Линь еще тогда, в кафе, чем-то его к себе расположил. Ортик даже жалел, что Белка увела нового знакомого, и он не успел рассказать умеющему слушать человеку о том, что его самого воодушевляло, страшило и манило вот уже несколько лет. После благословения рава Кадури этот Линь уже дважды пересекался с его судьбой, причем второй раз по собственной инициативе, для которой не было ни малейшего рационального объяснения. Все это наполняло Ортика каким-то будоражащим предчувствием, как весной -- в те сибирские времена, когда весна наступала после долгой зимы.
Для разгона они немного выпили, причем в этот раз Ортик уже следил, чтобы вино разливала официантка, а когда она отошла, то он сам успевал перехватить бутылку прежде, чем Линь ее коснется, а потом и вовсе поставил поближе к себе. Он решил не объяснять Линю, что еврей не может пить вино, если открытой бутылки касался гой. Зачем объяснять? Лучше так. Если уж что-то объяснять, то главное. Потому что говорить о главном всегда интереснее, даже со случайным собеседником -- ведь это уже наполовину неслучайный разговор, а если повезет, то и на все сто.
Так вот, когда они немного выпили, а Линь все не спешил раскрывать свои бандитские или гэбистские интересы, Ортик заполнил молчание рассказом о сокровенном. Он был почти счастлив, потому что нельзя надолго оставаться наедине с такой идеей, а все знакомые уже давно умело и старательно избегали разговоров на эту тему. Мысли же копились и давили на мозги, хуже чем сперма в пубертатном возрасте, и Ортик все чаще боялся сойти с ума от своего такого значимого и невыносимого, а главное -- вредного и несправедливого одиночества. Он даже собирался идти сдаваться к раву -- сказать, что ладно, согласен жениться на женщине с детьми... потому что ведь жена обязана не только слушаться, но и слушать своего мужа.
А Линь слушал сам, по собственной инициативе! Внимательно. Даже не ел. И лицо у него было не вежливо-усталое, а удивленно-застывшее. И Ортик понимал, конечно, что не надо бы с таким азартом все рассказывать, потому что эмоции всегда подкрашивают немыслимую идею безумием, но ничего не мог поделать. Его темперамент и увлеченность уже сорвались с привязи и понесли к обрыву, а он просто скакал,
подставляя разгоряченные щеки под встречный ветер, пусть даже кондиционерный, глотал пряные закуски и концы фраз, запивал вином жгучий перец и наслаждался всем сразу.Так Линь узнал, что Ортик несколько лет назад сопоставил число букв в ивритском алфавите с числом аминокислот во всем, что движется. Двадцать две и там, и там. И это не могло быть простым совпадением, потому что в наше время уже не надо быть каббалистом, чтобы знать -- этот мир был создан Всевышним посредством букв ивритского алфавита.
– - В начале было Слово?
– - догадался Линь.-- С этого ведь Библия начинается?
– - Нет,-- поморщился Ортик.
– - Ну, ТАНАХ, как вы его называете. Какая разница. Не придирайся.
– - И тем более не ТАНАХ,-- скорбно сказал Ортик.-- Так начинается Евангелие от Иоанна: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь..."
– - Убедил,-- сказал Линь и потянулся к бутылке, но его снова опередили.
– - Вообще-то для меня это не аргумент,-- сказал Ортик, разливая.-- Я это уже потом обнаружил. Но тебе так должно быть понятнее. Короче, буквы -это аминокислоты, а аминокислоты -- это буквы. Понял?
– - Понял,-- кивнул Линь.-- А чего тут понимать? Белок -- это текст. Причем, на иврите. Разворачиваем и читаем.
– - Догоняешь!
– - уважительно сказал Ортик.-- Обычно на этой стадии еще не догоняют. За твою сообразительность!
Вино закончилось, и тут явились три сияющие гурии. Две улыбались на тридцать два зуба, а одна на шестнадцать, но с верхней десной. Она-то и несла поднос с зажаренной бараньей лопаткой -- фирменным блюдом заведения. Мясо дымилось, благоухало, глядя на него становилось совершенно ясно, что именно так надо жарить бараньи лопатки. Следующая девица принесла остроконечный глиняный сосуд с окошками, из которых тоже шел неописуемо аппетитный запах серьезного мясного блюда. Ортик внимательно, даже как-то благоговейно пронаблюдал почти хирургическую операцию по отделению мяса от лопатки и удовлетворенно улыбнулся на многообещающую улыбку гурии. Благосклонно кивнул на вопросительный взгляд второй официантки, как раз поднявшей конус глиняной крышки и открывшей для обозрения и обоняния кускус с мясом, полный таких тонких и правильных цветовых переходов, что хотелось поинтересоваться чьей кисти принадлежит этот шедевр, носящий гордое название "кускус Атласных гор". Третья волоокая блондинка уже поигрывала новой бутылкой вина, покручивала ее в руках, как бы приглашая оценить достаточно ли хороший выбор она сделала для столь изысканных блюд.
Ортик не удержался, сделал почему-то кистью руки такой характерный восточный жест, каким обычно приветствуют друг-друга на расстоянии таксисты и рыночные торговцы, изумился этому, а потом уже просто загреб рукой воздух и окаменел, подавляя инстинктивное желание не поддаться чарам гурии и не дать ей унести наполовину полное блюдо с так понравившимися ему мясными "сигаретами".
– - Этот белок,-- сообщил Ортик,-- мы читать не будем. Этот белок мы будем есть.
– - А что же мы тогда будем читать?
– - поинтересовался Линь.-- Не Сорокина же.
– - Коэнов мы будем читать, Коэнов. И не белки, а ДНК. Белок -- это промежуточная субстанция между двумя информационными системами. Божественным ивритом и человеческим геномом.
– - Геенномом?
– - мрачно пошутил Линь, у которого с утра это была уже третья деловая встреча с застольем.-- Ну давай, за геенном внутри нас!
– - Кстати, а зачем ты пригласил меня сюда?
– - спросил Ортик неожиданно и подозрительно.
Линь рассмеялся:
– - Не знаю, как объяснить. Из суеверия... нет, чтобы отдать долг... В общем... короче, когда мы встретились, ты упомянул, что прямо перед этим получил какое-то крутое благословение. Потом ты сказал, что его должно хватить на исполнение хотя бы одного, главного желания для всех нас. Я сразу не обратил внимания, но у меня хорошая память. И мое двадцатилетней крепости желание тут же исполнилось. Процентов на сто двадцать.