И-е рус,олим

Мы с Мартой смотрели друг другу в глаза, впрочем, это обычное свойство портретов. И я читал в ее взгляде вопрос: "Почему ты меня убил?" Потому что в том спектакле, по Гришиной пьесе, мне досталась роль Соломона, а ее растерзали, как добычу. Я не собирался с этим соглашаться, я просто хотел подобрать аргументы, да ну, что за ерунда... конечно, можно убить и бездействием, но не в данном случае, потому что убить бездействием, это когда знаешь какое действие надо предпринять, но не предпринимаешь...

Зазвонил мой мобильник. Но я был не готов отвечать. Не мог я ни с кем говорить в тот момент. Ни с кем и ни о чем.

– - Начинается,-- шепнула Лея.

– - Что?

Я как бы внутренне попятился. Действительно, что-то такое происходило. Но неужели это столь очевидно для всех? А если для всех, то это уже объективность, которую нельзя игнорировать.

– - Что ты имела в виду -- начинается?
– - спросил я, чуть требовательнее, чем можно.-- Что?

– - Да спектакль. Они начали нащупывать общий сюжет, общий язык... А ты разве не видишь?

Я пробормотал, что да, конечно, вижу, вижу. Но я видел лишь то, что вмещал экранчик камеры, да и то скорее не видел, а констатировал движение. В какой-то момент я тайком выключил видеокамеру, потому что понял -- нужно сконцентрироваться, и тогда что-то, может быть, зацепится за сломанные стебли моих догадок. Я понадеялся на удачу рыбака... или на удачу полицейского, ищущего в реке мертвое тело...

Я закрыл глаза и собрал мысли воедино. Но они тут же рассыпались из-за дробного звука и запрыгали вместе со стеклянными шариками по каменному полу.

– - Зачем ты это делаешь, Барух?
– - вкрадчиво спросила Лея.-- Это ведь не просто так, верно? Это ведь что-то значит?

Барух довольно улыбнулся:

– - Всему свое время, потому что. Время разбрасывать евреев и время собирать евреев.... А ты же главного не спросила! Ты заметила, что когда я их разбрасываю, я стою вот так!
– - мальчик гордо выпрямился.-- А когда собираю, то ползаю за ними на коленях. Ну, понимаешь?!

Я понял, что устал. Я больше всего ненавижу в себе усталость, ту степень ее, когда уже не могу сконцентрироваться. Впрочем, иногда нужно просто понять, что мешает... даже мелочь... Конечно же, мне мешал и отвлекал неотвеченный звонок, он словно все дребезжал где-то на периферии. Я отложил видеокамеру и проверил номер последнего полученного звонка. Номер был вроде знакомый, но как-то неуловимо. Я решил перезвонить сразу, чтобы накормить свое любопытство и почти нажал "ОК". Но не нажал. Потому что... Сначала заподозрил. А потом вспомнил точно. Да, это был номер мобильника Марты.

Я посмотрел на ее портрет, она ответила мне спокойным, не насмешливым, а вдумчивым взглядом. Я попытался представить какими словами должен сопровождаться такой взгляд и почти услышал: "Не суетись." Да, верно. Не стоит перезванивать со своего телефона... И с Белкиного -- нельзя. Мало ли... А надо перезвонить из автомата, с улицы. И даже не ближайшего к этому дому. Когда пойду провожать Лею, тогда и позвоню. Вряд ли время здесь что-то решает, это вступили какие-то другие силы.

До конца репетиции я пребывал в бездумной вате. Как назло все затянулось. Лея не почувствовала моего состояния, зачем-то согласилась пить чай, и долго болтала с Беллой о пустяках, хоть я и намеренно демонстрировал, что меня уже наполовину здесь нет. Наконец, мы выбрались на улицу.

Я чувствую себя с Леей, вернее, что Лея со мной, только когда мы вдвоем. У нее даже тембр голоса другой.

– - А ты заметил,-- спрашивает она меня,-- в конце репетиции, когда они все растормозились, какая возникла сексуализация пространства,-- она смеется и повторяет,-- сексуализация пространства... Нравится тебе такой термин?

Мы проходим мимо первого, притаившегося в складке ночной тени, телефона-автомата. И я говорю:

– - Да, термин мне нравится. А то, что пространство сексуализировалось вокруг портретов... Мне как-то не по себе было. Я тогда так не подумал, но сейчас назвал бы "сексуальностью преджертвенности".

– - Мне это тоже мешало,-- неожиданно признается она.-- А сейчас ты сказал, и даже как-то страшно стало. Вот не мороз по коже, а каким-то жаром обдало. Издержки нашего климата, наверное. А жаль, а то пугали бы друг-друга в хамсин и охлаждались.

Меня влечет к ней. Не только плотски, а в целом. Словно тягучий фонарный свет склеивает нас в одно. И мне приходится почти отдирать себя, когда я замечаю второй телефон-автомат.

– - Я быстро,-- говорю я.-- Всего один звонок. Наверное, короткий.

Она не спрашивает почему, когда у меня в кармане мобильник, я должен звонить с автомата. Она просто интеллигентно отходит за угол, подальше, чтобы в ночной стерегущей тишине случайно не подслушать.

Набираю номер. Руки не трясутся, но замечаю, что попадаю не по центру кнопок... Гудки. Длинные. Что я сейчас услышу? Арабскую речь? Голос полицейского? Голос Марты? Или вообще... И слышу затасканный голос телефонной компании: "Телефон временно отключен. Перезвоните позже". Перевожу дух. И чувствую, что хочу проверить масло. Как только дойдем до стоянки, сразу открою капот и проверю. Слышу крик. Женский. Слишком далеко, чтобы это была Лея.

Но Леи за углом нет. Бегу на крик. Спотыкаюсь о мягкое, живое. Крыса? Кошачий вопль.

Белла

Иосиф Прекрасный, оттолкнув меня локтем, проигнорировал разовые стаканчики и, нагнувшись, присосался к крану этой хреновины -- аппарата, охлаждающего и нагревающего воду. Сначала мне захотелось дать ему пинка, а потом -- поменять синий и красный краники.

– - Жарко!-- пожаловался он мне, ища сочувствия.-- Как у египтянина за пазухой!

– - Да-да,-- вежливо ответила я,-- как в брюхе у крокодила.

Пока я демонстративно обрабатывала кран жидким мылом, он все стоял около и обтирал тюбетейкой свою красную, распаренную актерским вдохновением физиономию. Прежде чем уйти, он улыбнулся и снова присосался к крану.

Зачем-то, после репетиции, пригласила Лею почаевничать. Лея очень легкий человек. Особенно когда забываешь, что она психиатр. Легких людей в моей жизни можно пересчитать по пальцам. А вот как она влияет на Давида, мне до сих пор неясно. Судя по его отношению к ней, должна как-то влиять. Но не очевидно. Сегодня он вообще "водолаз", почти не выныривает. Обращаясь к нему, натыкаясь на его взгляд, кажется, что общаешься через переговорное устройство. Похоже, смерть Марты достала его сильнее, чем всех нас. Поэтому, или по чему-то другому, о Марте мы даже не вспоминаем. А это значит, что ничего нового никто не узнал.

В конце концов, Давид вообще отключился, а потом и вовсе вскочил посредине Леиной фразы. И они ушли.

Я заперла за ними массивную дверь. Интересно, у всех засовов такое тюремное лязганье, или оно досталось только мне? Никак не могу понять, что я больше не люблю -- людей или одиночество.

Ну вот, все начинает повторяться. Ко мне не зарастет муравьиная тропа. Леины психи это, конечно же, никакие не сумасшедшие, это замаскированные муравьи-разведчики. И скоро здесь будет... кого здесь только не будет. Каждый волочит за собой по жизни тень своей судьбы. И я лишь переползла из маленькой невзрачной ракушки в большую и перламутровую. За сумасшедшими потянутся убогие, нищие -- просто и духом, лица без определенного места жительства, странствующие трубадуры и прочие дервиши. И всех их почему-то будет объединять одно -- они будут ждать от меня понимания или даже восхищения, а если им этого не дать или недодать, начнут обижаться и мелко пакостить. И весь этот особнячок превратится в караван-сарай, вернее -- в странноприимный дом, странно-приимный. Какое точное, словно специально для меня придуманное слово.