И это пройдет…

Прокатившись через весь юг, пролетев по узким извилистым дорогам мимо Джубги и Лоу, простояв во многочасовых пробках под Сочи, который в поте лица готовился к олимпиаде, друзья, наконец, оказались на границе с Абхазией. Проверка документов заняла несколько минут. И вот он долгожданный отдых у моря.

Аня наслаждалась каждым мгновением. Теплый воздух, вкусная еда, голубое небо — все вызывало в ней восторг. Даже разруха, оставшаяся со времен грузино-абхазского конфликта, не тревожила ее.

Дом, снятый для отдыха, находился в 2х шагах от моря. Он утопал в зелени, виноград рос прямо под окнами, на тонких ветках, склоняющихся до самой земли, начинала наливаться хурма. В саду жужжали пчелы. Хозяйка, живущая в симпатичном особнячке напротив, варила на летней кухне варенье. Аня частенько замечала, как трудится эта милая, скромная, хозяйственная женщина. Она притягивала внимание девушки своей покорностью, заботливостью, готовностью самозабвенно служить супругу, который был вдвое старше, целый день лежал на диване. Аня наблюдала за мужчиной: тучный, неповоротливый, он целый день играл в игры на телефоне или планшете. Вечером к нему приходили друзья. Жена накрывала большой стол и удалялась, мужчины играли в нарды, громко смеялись. Их язык, совершенно непонятный для Ани, отталкивался от крыши террасы, проносился эхом по саду. Во второй день приезда девушка стала свидетельницей неприятной сцены. Андрей парковал машину внутри двора. Гости хозяина изрядно выпили. Один из мужчин, покачиваясь, поднялся и пошел к Андрею.

— Эйва, — басом прокричал он. Аня не могла разобрать, какое слово произнес гость хозяина, её ухо цепляло лишь отдельные звуки. — Ты что ли русский офицер? — подходя к Андрею и ударяя его в плечо, спросил он.

— Я, что нужно? — напрягаясь, спросил Андрей.

— По что вы со своей армией лезете к нам? — зло прорычал мужчина. — Вас тут никто не ждал. Мы жили, а теперь? Ни Грузия, ни Россия, никто нас не признает.

Андрей покраснел от злости, он старался сдерживать себя.

— Адгур, дорогой, что ты гостя моего обижаешь, иди чай с чабрецом пить, — зычно произнес хозяин дома.

Дружелюбная, маленькая, но очень гордая страна носила под сердцем обиды, готовые пролиться дождем на случайных гостей.

***

— Чего разлеглась, корова, тужься давай, — зло фыркнула на Миру акушерка.

Девушка стиснула зубы, в первые минуты схваток, когда она пыталась кричать, врач осадила ее, назвав дурой. Грубость и хамство медицинского персонала поразили Миру так сильно, что она растерялась и замолчала.

Боль, пронизывающая тело, была адской. Словно ее проткнули острой саблей от макушки до пяток. Она уже дважды теряла сознание, ее обливали из губки холодной водой, били по щекам, заставляли тужиться снова, но ребенок не шел. Мира не понимала, почему при всех показаниях к кесареву сечению, врач настояла на естественном родоразрешении. Она не знала, сколько минут или часов уже находится в родах. Ее сознание было переполнено болью. Агония терзала каждый орган. Мира не могла дышать, ее руки онемели, ноги отказали, легкие булькали, словно она захлебывается, кровь пошла из носа, сосуды в глазах полопались, во рту саднило, язык распух. Голоса врача и акушерки уже не производили на Мирославу никакого впечатления, в уши словно напихали ваты. Девушка чувствовала, что через пару секунд жизнь покинет ее. Когда Мира это осознала, то не испытала ни испуга, ни ужаса, а только облегчение. Боль вот-вот должна была прекратиться.

Акушерка нажала на живот. Девушка почувствовала, что из нее что-то выдрали, но не могла понять что. Глаза ее закрылись снова.

Белые стены, сковывающий холод, неудобная кровать, тянущая тупая боль во всем теле. Мира попыталась пошевелиться, но каждое движение давалось с невероятным трудом. Кое-как приподнявшись на подушке, девушка обвела взглядом палату, рядом на стенке была кнопка вызова медицинской сестры. Мира ткнула в нее пальцем. Ей ужасно хотелось знать, где ее ребенок. Через пару минут за дверью послышался стук шагов, вошла пожилая женщина в розовом костюмчике.

— Ну что, милая, проснулась, — пряча глаза, спросила она.

— Да, где моя дочка, — пролепетала не слушающимися губами Мира.

— Врач придет скоро, все тебе расскажет, — уклончиво ответила женщина, — водички может хочешь? — спросила она, наполняя из стеклянного графина большой стакан.

Мира кивнула, взяла воду. Медсестра вышла, оставив девушку одну. Мира знала — случилось нечто страшное. Она не слышала крика родившегося ребенка, не представляла, как долго пролежала здесь. Пытаясь восстановить в памяти рассыпающуюся мозаику событий, натыкалась на черную пелену, за которой ничего не было видно. Минуты тянулись медленно, Мира закрыла глаза, но облегчение не приходило, наоборот, чувство черной тревоги нарастало, сосало под ложечкой, метрономом стучало в ушах. Легким не хватало воздуха, это ощущение, появившееся в последние минуты родов, вернулось с новой силой. Дверь открылась, кто-то вошел. Мирослава подалась на звук. Перед ней стояла заведующая отделением.

— Мирослава, я принесла вам документы на подпись, держите, — протягивая бумаги, сказала врач.

Мира взяла ручку, хотела уже поставить подпись. Строчки прыгали, она не понимала, что перед ней, но вдруг глаз зацепился за крупные буквы в названии бланка: «Информированное добровольное согласие на проведение операции кесарево сечение». В листок были внесены ее персональные данные, чужой рукой оформлен отказ, внизу красовалась подпись заведующей. Единственное, чего не было, — подписи Миры. Стараясь сфокусироваться, девушка начала вчитываться и пришла в ужас. Подняв глаза на врача, она спросила:

— Это как понимать? Я не отказывалась, а наоборот просила, но вы мне отказали, провели прокол пузыря и вызвали роды, — возмутилась девушка.

— Было уже поздно проводить операцию, — недовольно ответила врач.

— Я не буду это подписывать, — отрицательно покачав головой, сказала Мира, — где моя дочь?

— У Вашей дочери были врожденные пороки развития несовместимые с жизнью, — холодно отчеканила заведующая.

— Что вы хотите этим сказать? — непонимающе спросила Мира.

— Девочка родилась мертвой, — безразлично ответила женщина, — через пару дней вас выпишут, документы получите при выписке, — продолжила она, после чего отвернулась от Миры и вышла в коридор.

Мирослава вновь осталась одна. В душе зияла огромная дыра, черная пустота, непонимание и тоска. Если бы она могла выть, то завыла бы по-волчьи, но голос изменил ей, сухие губы беззвучно открывались и закрывались. Девушке казалось, что смерть вот-вот должна прийти за ней. Но ничего не происходило, минуты ползли по телу ледяными мурашками, за окном шумели проезжающие мимо машины, где-то недалеко, в частном секторе, кукарекал петух и звонили колокола.

***

«За тебя калым отдам,

Душу дьяволу продам!

И как будто бы с небес-

Все к тебе толкает бес.

За тебя калым отдам,

Душу дьяволу продам!

Пусть бушует в сердце кровь,

Мне нужна твоя любовь!»⁴⁴

Аня поправила волосы и улыбнулась, ветер, врывавшийся в окно, слетавший с горных вершин, теплый и ласковый овевал лицо. В небе, высоко-высоко, распластав тяжелые крылья, реяли гордые орлы. Маршируя в такт музыке, доносившейся из динамика экскурсионного автобуса, вдоль обочины шли рыжие коровы, помахивая хвостами и виляя тучными попами. Такая самобытность, спокойствие и умиротворенность царила на каждом повороте дороги, ведущей в Новый Афон. Аня с упоением вдыхала горный воздух. Рядом храпел Пашка, Оля читала в путеводителе про сталактиты и сталагмиты. Андрей играл на телефоне в шахматы. Он самозабвенно старался перехитрить искусственный разум. Когда ему это удавалось, он хлопал руками по коленям и протягивал: «Вот так…».

Аня с нетерпением ждала этой поездки, еще в институте она увидела фотографии фресок на стенах Новоафонского монастыря. Со страниц старого учебника смотрели удивительные лица, отличные от тех, которые встречались на стенах православных храмов, украшавших Золотое кольцо России. Не походили они и на живопись известных европейских мастеров. Лица были уникальные, Аня жаждала взглянуть в их глаза.

Последние 2 дня выдались очень насыщенными, они ездили на небольшом катере смотреть дельфинов. Им повезло не просто увидеть этих потрясающих животных, но и поплавать рядом с ними. А вчера они поднимались к рододендронам. Посмотрев искрящуюся голубую Рицу, завязав на водопаде «Девичьи слезы» по ленточке, они должны были отправиться на страшной, бывшей когда-то советской машиной, а теперь ставшей модным джипом с открытой крышей, обрезанной местными умельцами, зеленой буханке летать на тарзанке, а затем в горы. Но их маршрут немного изменился, экскурсовод, словно случайно, завез их на пасеку, где дегустировали лучший в мире мед. Он действительно был хорош: обжигающий, терпкий, с ярким цветочным ароматом. Аня купила большую банку разнотравья, она собиралась разложить его по разным мисочкам, часть даже подарить. Когда они приехали к тарзанкам, настроение девушки изрядно попортилось, но к ее удивлению, ни Оля, ни Андрей не стали настаивать на Анином прыжке. Она наблюдала за друзьями со смотровой площадки. У нее перехватило дух, когда Оля, наряженная в шлем, налокотники и наколенники полетела над горной рекой. Крик подруги, наполненный то ли ужасом, то ли восторгом Аня засняла на камеру. Теперь ей ужасно хотелось смонтировать видео, посвященное отпуску. Фотоаппарат хранил несколько часов удивительных, прекрасных, глубоких, личных моментов.