И на Солнце бывает Весна

Маме было что сказать, но я теперь почему-то и не смел спрашивать. А может, нужно просто доехать и подняться, спросить об этом самого отца, в самом деле!

Я сказал маме, что помогу поднять сумки, а она вдруг стушевалась, ответив, что не надо, вполне может справиться и сама, и я могу уже ехать...

– Отец, наверное, спит-отдыхает сейчас, и я бы хотела тихонько войти, его не разбудить, - нашла она последний аргумент.

– Ну что ж, войдем тихо вдвоем, - ответил тут же я.

Железная дверь, что поет мелодией домофона, открылась и захлопнулась.

– Что с ним?
– вновь спросил я, сжимая тянущие ручки сумок, когда мы стояли лицом к лицу в лифте.

– Сереж... Он прошел обследование. У нее опухоль в голове, - на этих словах железные дверцы со скрипом разошлись, и я увидел папу, его улыбку. Он встречал нас радостно в коридоре, но мне стало так плохо, что пошатнулся.

Разувшись, я прошел в зал и рухнул на диван:

– Что с тобой?
– спросил отец.

– Ты мне лучше ответить, что с тобой, пап.

– Ты рассказала?
– он обернулся к матери.

– А что, не надо было, что ли?
– резко вставил я.
– Неужели ты думал, что от меня стоит такое скрывать?!

Ему нечего было ответить.

Мама бросила сумки в прихожей, и мы теперь сидели втроем на диване. Я подумал, что вот так, втроем, плечом к плечу, мы не были давно.

– Что врачи говорят?
– спросил я.

– Нужна операция, - отвечала мама, отец лишь потупил взор и вздыхал тяжело.

– Когда будут проводить? Есть хоть какая-то конкретика?

– Есть, - вставил отец, и ушел на кухню.

– Сынок, беда, - зашептала мама, - на операцию деньги нужны, большие. Там все серьезно, у нас в наших клиниках такие не проводят, нужно ехать за рубеж.

– И сколько?
– спросил я, мама назвала сумму, добавив:

– Не знаю, наверное, квартиру продадим, что нам еще остается.

Я промолчал, не зная, как все это уложить в голове - новость упала на меня, прижав тяжелым черным комком.

– Почему же вы мне не сказали сразу?
– спросил я, пытаясь заглянуть матери в глаза, но она не смотрела на меня.
– Неужели тогда, в тот день, когда я ушел из дома и стал жить отдельно, мы... стали настолько чужими, что вы решили от меня скрыть!

Я вскочил.

– Сынок!
– крикнула мать, но я махнул рукой и пошел на кухню. Отец стоял спиной, у него тряслись руки, и он безуспешно пытался зажечь огонь под чайником.

– Сереж, не надо!
– сказал он.
– Не говори больше ничего. И так видишь, нам тяжело.

И вновь я смотрел на спину отца, как тогда, в лодке, и все мысли, чувства, что были тогда, вернулись ко мне. И я... просто обнял его. Мы долго стояли, ничего не говоря, папа старался, чтобы я не заметил слез.

– Садись, - наконец сказал я, - давай помогу с чайником.

Наступил вечер, больше к теме болезни и операции не возвращались, будто ее и не было.

– Наверное, я у вас сегодня останусь ночевать, - сказал я, и папа с мамой обрадовались.

Мне разложили диван в зале, и мы лежали с отцом, смотрели программы по кабельному каналу о рыбалке:

– А хорошо мы с тобой тогда порыбачили-то, на лодке, - сказал он.

– Да, - ответил я.
– И еще порыбачим.

Мне почему-то представилось, что мы сидим в лодке втроем - я с папой и дядей Геной. Молча держим удочки, а над дымкой поднимается рассвет, становится видным город, купола. И невольно сжались кулаки - неужели возможно такое, что и папа отправиться скоро в тот, иной мир, где нет суеты, вранья и предательства... Дядя Гена ведь давно уже там, сидит, спокойно и тепло глядя на водную гладь. Но нам с тобой, папа, туда еще рано.

И я рассказал отцу все-все про Таню. Сейчас как никогда мне нужен был его совет:

– В жизни, сынок, главное, не упустить шанс. Знаешь, как легко упустить, - после долгой паузы сказал он.

– Раз встретил девушку, так... спеши ее любить, иначе будет просто поздно. В общем, не будь тюфяком. Когда я встретил твою маму, я ухаживал за ней, но был момент, когда между нами оказался третий, и тогда я понял, что могу ее потерять. Тогда я просто рассказал ей о том, что чувствую, как она мне дорога. И она обняла, поцеловала, сказав, что я придумал много глупостей насчет того, третьего, и что ей дорог и нужен только я. Вот, - он помолчал.
– А если бы я затянул тот разговор, признание, кто знает, как бы оно все обернулось. Так что решай, как теперь быть. Зачем тянуть, ходить из стороны в сторону, если сам для себя, внутри, уже решил, что этот человек нужен тебе и дорог. И если эта Таня - твоя судьба, так действуй.

– Боюсь, поздно, я ее потерял совсем.

– Никогда не поздно, если любишь.

И я уснул, размышляя над его словами.

Утром я встал засветло, попрощался с родителями:

– Куда это ты, неужели так рано на работу ходишь?

– Да нет, хочу на дачу еще заехать.

– Ох, и любишь ты эту свою дачу, прям сердцем к ней прикипел, - посмеялся отец.

– Да, люблю, - ответил я с грустью.
– Ты держись, маму береги. Все будет хорошо.

– Конечно. И ты не волнуйся. Мы за тебя очень переживаем.

Они проводили меня, стоя у лифта.

Когда подъехал к берегу, только разгорался рассвет. Вот он, холодок, первенец сентября. И солнце светит уже по-другому, не так, как летом. Краски его даже утром темно-бордовые, печальные, словно прощальный огонь. Я обошел свой домик, и сделал несколько фотографий на телефон с разных сторон. Получилось здорово. Нужно будет потом распечатать эти снимки.

На память.

Объявление о срочной продаже дачи я разместил на сайте всего за пару минут. Цену я поставил ниже, чем купил - понимал, что желающих приобрести дачный дом не в сезон намного меньше, а мне нужно спешить. Да, спешить во всем. До начала рабочего дня было еще несколько часов, и, включив торшер, свет которого мне тоже показался родным и немного печальным, я взял тетрадь, чтобы дочитать воспоминания Звягинцева до конца.

12

В конце июня сорок второго меня, Мишенька, приняли в батальон ополчения. Он формировался из горожан, в его состав, насколько я понимал, принимали всех, кто готов был сражаться, невзирая на пол и возраст. Может быть, в иной ситуации с диагнозом "шизофрения" меня бы просто отправили домой, но справка моя из Орловки лежала в мусорном ведре, разорванная в клочья, и я был рад этому. Пряхин изменил мою судьбу. Оказалось, что ополчение формировалось под началом НКВД, так что мое сопроводительное письмо развеяло все тучи надо мной. Тогда я еще не знал, что мне предстояло пережить... Но, глядя с высоты лет, и понимая, что я сейчас могу рассказать тебе обо всем, могу сказать - мне повезло.

Боюсь представить даже, что было бы, если мне сказали идти на все четыре стороны... И куда бы я побрел? Домой на Плехановскую? Даже если случилось бы так, что дом уцелел, и квартира наша пустовала, что мне там было делать? С двадцать восьмого июня и по шестое июля немцы бомбили город, совершая в некоторые дни тысячи вылетов. И если бы даже я, оставшись один, спасся и не сошел с ума среди пустых стен во время бомбежек, то что стал бы делать с приходом немцев? Думаю, в лучшем случае они приказали бы мне убираться, как и другим мирным людям, но, скорее всего, заставили служить им, рыть окопы, строить блиндажи. Видимо, все это понимал и тот командир, решивший, как поступить со мной.