И не сказал ни единого слова...

— Из-за завтраков, — сказал я, — я искал кого-то, с кем мог бы всю жизнь вместе завтракать, и мой выбор пал на тебя. Ты была прекрасной партнершей для завтраков. И я никогда не скучал с тобой. Надеюсь, ты тоже не скучала.

— Нет, — сказала она, — скучно мне с тобой никогда не было.

— Но теперь, лежа одна, ты плачешь по ночам. Не лучше ли мне вернуться даже таким?

Она посмотрела на меня и промолчала. Я поцеловал ей руки, ее шею, но она отвернулась и молча глядела на обои. Пение в баре прекратилось, зато заиграла музыка для танцев, и мы услышали, что внизу танцуют. Я закурил сигарету. Кэте все еще смотрела на стену и молчала.

— Ты должна понять, — сказал я тихо, — я же не могу оставить тебя одну, если ты действительно беременна. Но не знаю, хватит ли у меня сил стать таким терпеливым и нежным, каким бы следовало быть. Но я тебя люблю, надеюсь, ты в этом не сомневаешься?

— В этом я не сомневаюсь, — сказала она не оборачиваясь, — правда, не сомневаюсь.

Я хотел обнять ее, погладить ее плечи и повернуть к себе, но вдруг понял, что этого не следует делать.

— Если с тобой опять что-нибудь случится, вроде сегодняшнего, — сказал я, — ты не должна быть одна.

— Страшно даже подумать, сколько проклятий посыплется на мою голову, когда в доме узнают, что я беременна! Ты не представляешь себе, как это ужасно — быть беременной. Перед тем, как родить маленького, Фред, помнишь…

— Помню, — сказал я, — это было ужасно: было лето, и у меня не было ни пфеннига, чтобы купить тебе хотя бы сельтерской.

— Я была ко всему безразлична, — сказала она, — мне прямо-таки доставляло удовольствие быть настоящей неряхой. Я плевала на всех.

— Однажды ты так и сделала.

— Верно, — сказала она, — я плюнула фрау Франке под ноги, когда она спросила меня, на каком я месяце. Ужасно приятно, когда тебя спрашивают, на каком ты месяце.

— Из-за этого мы не получили квартиры.

— Нет, мы не получили квартиры, потому что ты пьешь.

— Ты, правда, так думаешь?

— Конечно, Фред. Беременной женщине многое прощают. Ах, я была злой грязнухой, и мне доставляло удовольствие быть злой грязнухой.

— Хорошо, если бы ты опять повернулась ко мне, я так редко тебя вижу.

— Оставь меня, — сказала она, — мне так удобней лежать. И я все еще обдумываю, что мне ответить.

— Можешь не спешить, — сказал я. — Я принесу что-нибудь поесть и позвоню. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Да, принеси, пожалуйста, пиво, Фред. И дай мне сигарету.

Она протянула мне руку через плечо, я дал ей сигарету и встал. Когда я вышел, она все еще лежала лицом к стене и курила.

В коридоре было очень шумно, и я слышал, как внизу, в зале, взвизгивали танцующие. Я поймал себя на том, что, спускаясь по лестнице, пытаюсь включиться в ритм танца. В коридоре горела только одна лампочка без абажура. На улице было темно. За столиками в баре сидело всего несколько человек, а за стойкой была уже какая-то другая женщина. Она выглядела старше хозяйки; когда я подошел ближе, она сняла очки и положила на газету в лужицу пива. Вобрав в себя пролитое пиво, газета потемнела. Женщина посмотрела на меня, моргнув глазами.

— Не можете ли вы, — спросил я, — принести нам поесть? Мы в одиннадцатой комнате.

— Подать в комнату? — переспросила она.

Я кивнул.

— У нас это не водится, — сказала она. — Мы не подаем в комнаты. Какая распущенность — есть в комнатах!

— Разве? — спросил я. — До сих пор я этого не знал. Но моя жена больна.

— Больна? — удивилась она. — Этого только не хватало! Надеюсь, ничего страшного? Это не заразно?

— Нет, — сказал я, — моей жене просто дурно.

Она взяла газету из лужи пива, встряхнула ее и как ни в чем не бывало положила на батарею. Потом, пожав плечами, повернулась ко мне.

— Так что же вам дать? Горячие блюда будут только через час.

Она взяла тарелку из подъемника, который соединял бар с кухней, и подошла к застекленной стойке с холодными закусками. Я последовал за ней, выбрал пару отбивных, две фрикадельки и попросил хлеба.

— Хлеба? — сказала она. — Зачем вам хлеб, возьмите лучше салат, картофельный салат.

— Мы предпочли бы хлеб, — сказал я, — думаю, что это лучше для моей жены.

— Когда женщинам дурно, с ними не ходят по гостиницам, — сказала она, но все же подошла к подъемнику и крикнула вниз: — Хлеб, несколько ломтиков хлеба!

И снизу донеслось глухо и грозно: «Хлеба».

Женщина обернулась.

— Придется обождать минуточку.

— Я бы хотел позвонить, — попросил я.

— Врачу?

— Нет, — сказал я.

Она подвинула ко мне телефон через стойку. Прежде чем набрать номер, я сказал:

— Еще две кружки пива и рюмку водки.

Я набрал номер фрау Редер, услышал гудки и стал ждать. Женщина пододвинула ко мне стопку водки и подошла с пустой кружкой к крану, чтобы налить пиво.

— Алло, — раздался голос фрау Редер в трубке, — алло, кто говорит?

— Богнер, — сказал я.

— Ах, это вы.

— Будьте добры, — сказал я, — не посмотрите ли вы…

— Все в порядке. Я только что ходила наверх. Дети веселые, они были с молодыми людьми на празднике. И те купили им воздушные шары. Они только недавно вернулись. Какая прелесть эти красные аисты, они из резины, резиновые и величиной с настоящего аиста.

— Франке уже приехали?

— Нет, они приедут позже, возможно, даже завтра утром.

— Значит, правда, все в порядке?

— Правда, — сказала она, — вы можете быть совершенно спокойны. Передайте привет жене. Вам нравится ее новая губная помада?

— Замечательная, — сказал я, — большое спасибо.

— Не стоит, — сказала она, — до свидания.

Я ответил «до свидания», положил трубку и выпил водку, глядя, как медленно наполняется вторая кружка. Подъемник начал подниматься, издавая что-то вроде урчания, потом появилась тарелка с четырьмя ломтиками белого хлеба.

Сперва я пошел наверх с двумя кружками пива и поставил их на стул рядом с Кэте. Она все еще лежала в кровати и пристально смотрела на обои. Я сказал:

— Дома все в порядке, наши дети играют с теми самыми аистами.

Кэте кивнула головой и ничего не ответила. Когда я принес тарелки с едой, она продолжала лежать, уставившись в стену, но одна из кружек была наполовину выпита.

— Я так хочу пить! — сказала она.

— Пей, пожалуйста. — Я сел рядом с ней на кровать. Она вынула две чистые салфетки из своей сумки, накрыла ими стул, и мы ели мясо и хлеб, разложенные на чистых салфетках, и запивали все это пивом.

— Я хочу еще, Фред. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — Теперь я сама не знаю, почему ем так много: потому ли, что узнала о своей беременности или потому, что действительно голодна.