…И никаких версий. Готовится убийство

Жаль, Антон не видел, что Вячеслав совсем не друг ему, всегда завидует. И не боялся этого.

— Ну почему же бояться? — не то возразил, не то удивился полковник. — Зависть очень нехорошее, даже мерзкое чувство. Но от него страдает не тот, кому завидуют, а тот, кто завидует. Оно точит душу завистника, как ржавчина железо. Вот зависть и ее родную дочь — клевету — больше всего ненавижу! — сердито произнес Коваль и вдруг неожиданно улыбнулся. — Сам было чуть не пострадал от них. А вы замечали проявления зависти у Павленко? — пытливо посмотрел на женщину полковник.

Перед глазами Нины Васильевны калейдоскопически пролетели знакомые картины: вот Вячеслав Адамович с мрачным видом смотрит, как они танцуют с Антоном. Комната небольшая, и они не столько танцуют, сколько обнимаются. Наконец Павленко не выдерживает. «Я пошел», — бросает он и поднимается. «Ты куда?» — спрашивает Антон. «Не буду вам мешать», — мрачно, скороговоркой произносит тот и скрывается за дверью.

А вот Вячеслав Адамович пытается потанцевать с ней, но, перехватив насмешливый взгляд Антона, отказывается от своего намерения и отходит! А недавнее объяснение в любви на лютом морозе… Но Нине не хотелось сейчас об этом рассказывать… Неприлично говорить чужому человеку, что Павленко завидовал любви Антона, да и полковник, очевидно, имеет в виду другую зависть.

Женщина промолчала.

— Да вам, наверное, все это показалось, — вызывая машинистку на откровенность, произнес Коваль. — Нечему завидовать-то: оба молодые ученые, способные, даже талантливые, перспективные. Ну допустим, у Журавля ковер на полу помягче, мебель подороже, для таких людей, как они, все это не предметы зависти… Мне кажется, наоборот, покойный Журавель мог чуточку завидовать уму, оригинальным идеям, творческим задумкам и находкам Вячеслава Павленко. И, если хотите, даже его уравновешенной, семейной жизни.

Нина Васильевна была обескуражена таким поворотом разговора и не знала, что ответить. Слова Коваля поколебали привычные представления женщины, и откровенного разговора не получилось.

— Вспомните еще раз, о чем беседовали друзья в тот вечер.

— Я уже говорила, — устало напомнила Нина Васильевна, — о рукописи. Я ее печатала, но, как обычно, механически, не вдумываясь в текст. Если начнешь вчитываться, ничего не успеешь сделать. Там что-то о способе шлифовки, изобретение Антона Ивановича.

— Друзья не спорили между собой по этому поводу?

— Да нет же!

— А настроение?

Нина Васильевна немного подумала.

— Антон как всегда был весел, радовался, не знал, бедняжка, что его ждет… Выпил много, Павленко тоже выпил и затянул свое обычное, занудное, мол, «пойми меня правильно…», и с каждой рюмкой мрачнел все больше. А потом сказал: «Нина, свари кофе мне и нашему будущему миллионеру, черт его побери! Мы опьянели». И снова со своим вечным: «Антоша, милый, пойми меня правильно, не обижай», — полез целоваться.

У Коваля в ушах пропищал вдруг восторженный возглас заведующего лабораторией: «Сколько получил бы? Много, очень много!.. В деньгах? Не подсчитать!»

Дмитрий Иванович на секунду отключился от всего, что окружало его. Глаза его в это мгновение ничего не видели, а в ушах звучал голос Василия Ферапонтовича, который от волнения сорвался и стал похожим на писк комара:

«Сколько получил бы? Много, очень много!.. В деньгах?.. Не подсчитать!»

И тут же Коваль подумал: «А кто теперь это вознаграждение получит? Изобретатель умер. Работа сделана, и внедрит ее уже институт, как изобретение всего коллектива. Во всяком случае, получит не один Павленко. Надо поинтересоваться, что пишет Журавель в этой рукописи, упоминает ли соучастие Павленко или нет. Естественно, нет, — ответил сам себе полковник. — Ведь в заглавии значится только один автор: Журавель А. И.».

— Значит, вы наполнили чайник, поставили на плиту, — продолжал интересоваться событиями трагического вечера Коваль, — включили газ… и зажгли его… Зажгли? — переспросил женщину.

Каждую фразу полковника Нина Барвинок сопровождала кивком.

— Зажгла.

— Чем?

— Спичкой. Есть электрозажигалка, но люблю спичкой.

— А потом возвратились в комнату и вдруг решили немедленно идти домой. Вы не любите кофе?

— Нет, почему? Люблю.

— Почему же на этот раз отказались? Дома у вас есть кофе?

— Не всегда.

— Так почему же вы неожиданно ушли?

Нина Васильевна с ответом замешкалась.

— Вы заранее взяли из серванта не три, а две чашечки и поставили на стол. — Не дождавшись ответа, Коваль продолжал: — А почему для двух маленьких чашечек чайник наполнили доверху?

— Я всегда наливаю полный… Как каждая хозяйка.

— Каждая?

— Я так привыкла. У нас на кухне колонка, и лишние стаканы кипятка никогда не помешают.

Ковалю стало казаться подозрительным, что женщина не спрашивает, как погиб Журавель, такой близкий ей человек. И Варвара Алексеевна не интересовалась, и эта не спрашивает. Может, старший лейтенант проговорился в его отсутствие и она уже все знает? Вряд ли… А возможно, на Русановку бегала. Но и на Русановке подробностей не знают. И держалась бы Барвинок, если бы знала, не так спокойно. И он решил поговорить в открытую.

— Вы не спрашиваете, как погиб ваш друг. Разве вас это не интересует?

— Какая разница… — печально вздохнула женщина. — Его не вернешь.

Но теперь на душе у Нины стало тревожно, и с каждой минутой эта пока неясная ей тревога росла. Она пристальней всматривалась в Коваля, даже огляделась вокруг, стараясь разобраться, что же ее беспокоит.

— Я понимаю вас, — согласился полковник. — Но для нас все имеет значение… Антон Иванович Журавель отравился газом, — произнес он после небольшой паузы. — Вода из переполненного чайника, который вы поставили на плиту, при кипячении залила огонь. Газ, не сгорая, заполнил комнату. Никто не догадался перекрыть его… Что вы можете на это сказать?

Упади небо на ее голову, женщина не была бы так потрясена. Она побелела как бумага, закрыла глаза и, казалось, потеряла сознание. Коваль кивнул на графин, стоявший на столе, и старший лейтенант Струць бросился наливать воду в стакан.

Но машинистка уже пришла в себя.

— Господи, зачем я тогда спешила?! — пробормотала она. — Зачем! Ведь могла еще побыть! Напоила бы кофе. А с яблоками да магазинами успелось бы! Теперь всю жизнь буду казниться… Какой грех на душе! Это я виновата, я! Ах, боже мой, старая дура!

Если бы не трагичность события, было бы смешно, как молоденькая женщина клеймит себя «старой дурой».

— Успокойтесь, Нина Васильевна, — остановил ее причитания Коваль. — Вас мы ни в чем не обвиняем.

При этих словах женщина бросила на полковника возмущенный взгляд. При чем здесь ваше «обвинение»?! Она сама обвиняет себя, сама казнится!..

— Нина Васильевна, вы знали, что и Павленко участвовал в изобретении? — спросил Коваль. — В вашем институте сказали, что идею, в общем-то, возможно, подал Вячеслав Адамович. А Журавель только разработал. Вам ничего об этом не известно? Если так, то Павленко тоже стал бы если не миллионером, то полумиллионером, а может, и полным хозяином изобретения… Что вы на это скажете, Нина Васильевна?.. Он и тогда показался бы вам таким ничтожным, как сейчас?