И никого не стало…

– Так это ВЫ терпите! – рассвирепела Ксюша. – Да кто вас сюда звал?! Вы вторглись в этот дом, явились неизвестно откуда, теперь убиваете друг друга, а мы, выходит, во всем виноваты?! Да пошли вы все на хрен! – заверещала она, сжимая кулачки. Никита с удивлением отметил, что истерика подруги была не наигранной.

– Успокойтесь! – рявкнул Волостной, вскидывая руку. Дождался полной тишины. – В чем мы можем быть уверены, господа, так это в том, что эти двое, называющие себя Тимофеем и Евдокией, в последние два часа в гостиную не входили. Здесь были только мы. И что-то не припомню, чтобы утром на столе стояла бутылочка с водой. На нее бы точно кто-нибудь покусился – но нет. Вывод, господа?

– Вот черт… – пробормотал полковник, хватаясь за сигарету.

– Вспоминайте, – теребил присутствующих Волостной, – может, кто-то обратил внимание? Действие, кажущееся рядовым, в конкретной ситуации становится общественно опасным…

– Ну, не помню я! – всплеснул руками адвокат. – Не смотрел. Кабы знать… Утром хватал что-то со стола, допил коньяк. А воду пил из «Карачинской» полторашки – после меня еще прокурор допивал.

– Пискунов, ты возился возле стола! – взвизгнула Валентина Максимовна. – Признавайся, убивец!

– Ага, это я вас всех убиваю! – заорал, багровея, чиновник. – Головой бы хоть думала, тупая стерва!

– Отличный аргумент, – загоготал полковник и примолк, уткнувшись глазами в коченеющий труп.

– С вами разговаривать, то же самое, что с автоответчиком, – сокрушенно вздохнул Волостной. – Грустно смотреть, господа, как вы дружными рядами шагаете в могилу. Ладно, черт с вами, – он раздосадованно махнул рукой. – Екатерину Семеновну нужно вынести на крыльцо – в естественный, так сказать, холодильник. И убрать бы здесь… – он брезгливо уставился на пятна рвоты.

С этими словами Ксюша как-то ненавязчиво стала смещаться к выходу из гостиной. Никита поставил на журнальный столик бутылочку со смертельной жидкостью и тоже начал отступать. Бутылкой вооружился прокурор, понюхал, перекривился.

– А эту штуку куда?

– А это вам на утро, Иннокентий Адамович, – бросил полковник.

Они стояли посреди холла и тихо переговаривались, не чувствуя царящего здесь холода.

– Знаешь, милая, меня преследует ощущение, что кто-то из присутствующих нас узнал. Не знаю, чем вызвано ощущение, но уверенность растет. Это тот паршивец, что осуществляет злодеяния. Как бы ни меняли мы свою внешность, он нас узнал, но предпочел никому не сообщать.

– Мы в опасности? – напряглась Ксюша. – Не забывай, Никита, что мы в любую минуту можем уйти. В тайнике пистолет, не станут же они бросаться на оружие с голыми руками. Или вызвать полицию, МЧС – во всяком случае, мы остановим убийства…

– Но мы себя реально подставим. Я еще не сориентировался, угрожает ли нам опасность. С одной стороны, убийце выгодно прикончить всех, выжить самому, а потом сдать нас органам – дескать, мы и есть убийцы. Если вскроется, что мы организовали похищение, то на нас повесят и убийства. С другой стороны, если выживем мы и он, то все его труды насмарку, мы сдадим его во время допроса, найдется ушлый мент, который захочет проверить наши слова. Поэтому, как бы ни был у него велик соблазн подставить нас под свое творчество, он должен пытаться нас прикончить. Единственное, о чем он не знает, – это об Андрюхе с Павликом на вездеходах. Кабы знал, не стал бы зверствовать, смирился… Теперь я точно вижу, дорогая, что убийства не спланированы. Они задуманы спонтанно одним из присутствующих. Чувствуется рука дилетанта. Он изобретателен, использует все, что находит под рукой. Пока ему везет.

– Но я не понимаю, что он намерен делать, когда останется один? Допустим, он и нас прикончит…

– Куда уж проще. Мы убили десятерых, а он такой находчивый, что с нами справился. Все отвратительно, дорогая, камеры не работают, мы не сможем потом ничего смонтировать. Есть соблазн отправить это дело на самотек, заботиться лишь о собственной безопасности. Не знаю, как тебе, а мне этих людей не жалко. Но напрягает, что кто-то взял на себя функцию палача и начинает наводить свои порядки, это не только напрягает и пугает, но и бесит…

– Уязвлено твое профессиональное самолюбие, – усмехнулась Ксюша.

– Называй как хочешь, спорить не буду. С этого часа нам нужно осторожно ходить по дому. Выверять каждый шаг, следить, чтобы ничто на нас не упало, смотреть внимательно под ноги, чтобы никуда не провалились. По возможности не разлучаться. А если неопознанный товарищ начнет форсировать события, возьмет, например, нож и пойдет тупо резать оставшихся… Вот дьявол… – Никита поморщился. – Знаешь, до меня только сейчас дошло, какую чудовищную ошибку мы совершили. Вернее, я совершил…

– Что такое? – заволновалась Ксюша.

– Когда этих гавриков сгрузили в гостиной и ушел вездеход с ребятами, прежде чем мы поднялись наверх в свою комнату, я машинально запер на задвижку дверь из холла на улицу…

– Мудро, – пробормотала Ксюша.

– Да, я это сделал, каюсь. Голова была занята другим. А сейчас вспоминаю, и просто мороз по коже… Они очнулись, посидели в гостиной, потом повалили на улицу. Первый отомкнул задвижку, и они посыпались на крыльцо. Вероятно, в тот момент у подавляющего большинства ничто не стукнуло в голове. Но кто-то мог сделать зарубку в памяти. Если после отъезда похитителей дом стоит, запертый изнутри, значит, кто-то из находящихся в доме причастен к их появлению здесь…

– А если вспомнить решетки на окнах первого этажа – то есть невозможность уйти иным путем… – усмехнулась Ксюша. – Не вини себя, Никита, ошибки – наши верные спутники. Давай подумаем, кто из оставшихся такой прыткий? Мужчина или женщина? Это тот, на кого думаешь в первую очередь, – полковник или следователь? Или тот, кого подозреваешь меньше всего, – Пискунов, судья Лужина?

– Гадать не стоит, – загадочно усмехнулся Никита. – Самое занятное, дорогая, что я догадываюсь, кто это может быть, во всяком случае, все на данного персонажа указывает, но требуется подтверждение информации. Мы должны извернуться, чтобы он сам во всем признался, а иначе нам припишут массовое убийство…

– Ты знаешь? – изумилась Ксюша, делая огромные глаза. – А ну, колись немедленно!

Но пришлось прервать беседу. Распахнулась дверь, и чиновник Пискунов на пару с адвокатом Чичериным выволокли в холл очередной труп. Адвокат держал Екатерину Семеновну за руки, а чиновник за ноги, кряхтел и обливался потом. Голова покойницы безжизненно болталась, поблескивали мертвые глаза. Худосочные ягодицы шоркали по полу. Мужчины стали переругиваться после того, как чиновник споткнулся, а адвокат расцеловался с мертвой. Они поволокли свою нелегкую ношу к выходу – даже не покосившись на Никиту с Ксюшей. Из гостиной выходили остальные, люди были бледные, как привидения. Обессиленная Валентина Максимовна висела на плече у прокурора. Иннокентий Адамович еще не дошел до того состояния, чтобы послать ее к чертовой матери, но, похоже, дозревал. Ольга Дмитриевна стояла прямая, как штык, с остро очерченными скулами, с миной библейской праведницы на потемневшем лице. Полковник стал какой-то погрузневший, ссутулившийся, уже не тот, что раньше. Почернел и как-то высох Волостной, глаза запали в черепную коробку, но пока еще видели. Он угрюмо уставился на застывших посреди холла людей, поколебался и побрел к ним.

– Шепчемся? – он исподлобья разглядывал Никиту с Ксюшей.

– А вы считаете, нам не о чем пошептаться? – обозлился Никита. – Послушайте, неужели ни у кого из вас нет телефонов, чтобы позвонить и прекратить наконец эти безобразия? Здесь места глухие, но они покрываются вышками сотовой связи, одна стоит в Лазурном, другая в Горном…

– Мы обязательно позвоним, – уверил Волостной. Он смотрел на них таким испепеляющим взглядом, что Никита начал беспокоиться. Но вместо того, чтобы спросить о чем-то в лоб, как-то стушевался, расслабился и выдал: – Шагом марш наверх! И чтобы больше мы вас тут не видели! Нечего путаться под ногами!