И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)

Моника ужасается тому, что приходит ей в голову. А может, она влюблена в этого офицера вражеской армии? Хотела влюбить в себя, а влюбилась сама. Ну, будь же честной, будь честной сама с собой. Ведь об этом никто не узнает, будешь знать лишь ты одна… Да, тебе стало больно, когда ты узнала о вечеринке с дамами в день награждения Генриха крестом… Ты обрадовалась, когда Франсуа пообещал предупредить маки, чтоб они не подстрелили Гольдринга. Ты волновалась, когда он поехал в Лион — те партизаны ничего о нём не знали. Тебе нестерпимо горько думать, что Генрих поехал в Мюнхен и будет жить под одной крышей с молодой девушкой, пусть даже названной сестрой. Так, значит, Моника уже ревнует его, дрожит за его жизнь, ждёт его возвращения. Нет, это ужасно, это немыслимо, так не должно быть! Моника вскочила и, подбежав к окну, рывком распахнула его. Что это? Знакомая машина! Сердце девушки забилось. Вот сейчас он выйдет из машины и направится в гостиницу. Но нет, он поворачивает к штабу, вот уже дошёл, скрылся в подъезде…

Моника медленно, совсем медленно опускается на стул, лицо спокойное, может только чересчур бледное. Но глаза расширились от страха, а сердце стучит от нестерпимой боли.

Да, она любит, любит врага, немецкого офицера! Кому же рассказать обо всём этом? У кого искать совета? У матери? О нет, мать не советчица, она просто обожает Генриха с тех пор, как он отпустил Жана. Тогда Франсуа? Ни за что на свете! Она умрёт со стыда, если кто-либо узнает о её чувствах. Жаль нет дяди Андре Ренара.

Как на последнее спасение, Моника обращает умоляющий взгляд на Жанну д'Арк, но Орлеанская дева молчит. Она глядит на девушку сурово, осуждающе. И та, упав головой на подоконник, разражается безудержными рыданиями.

Как девушки всего земного шара, Моника верила, что любовь — это огромное счастье, а выходит, что она может быть и горем. Большим горем.

И не знала, да и не могла знать Моника, что через несколько дней тот, кто причинил ей столько горя, будет решать: пустить ли себе пулю в лоб сейчас или подождать несколько минут.

Лютц встретил Гольдринга с нескрываемой радостью.

— Как хорошо, что вы вернулись, Генрих. Мне так не хватало нас.

— Я тоже скучал по вас, Карл. Только с вами я могу говорить откровенно и просто.

— Мы встретились, как влюблённые. А тем временем генерал ждёт. Он уже несколько раз спрашивал: вернулись ли вы. Эверс, увидев Генриха, действительно обрадовался.

— Как себя чувствует мой друг генерал Бертгольд?

— Прекрасно. Приказал сердечно приветствовать вас и пожелать здоровья и успехов.

— Очень благодарен. А какие новости в Берлине, Мюнхене?

Не очень внимательно выслушав рассказ Генриха о всём слышанном и виденном, генерал сразу же перешёл к делу.

— Должен признаться, вашего возвращения я ждал с нетерпением. Дело в том, что есть одно деликатное поручение, с которым можете справиться лишь вы, барон, с вашим умением быстро завоёвывать симпатии.

— Вы немного преувеличиваете мои возможности, герр генерал.

— Ни на йоту! Как вам известно, до сих пор наша дивизия считалась тыловой. И поэтому новое автоматическое оружие, которым уже вооружены фронтовые части, к нам не попало. Генрих слушал внимательно.

— Но теперь положение меняется. Есть данные, что Англия ускорила подготовку второго фронта. А в связи с этим и наши, так сказать, тыловые дивизии укрепляются. Уже есть приказ перевооружить нас. Мы получили наряды в распределительный пункт Бонвиля, где изготовляют это оружие. Понятно, что в первую очередь его отправляют на фронт, а нам дают только излишки. А мне хотелось бы получить новое оружие как можно скорее, чтобы мы все побыстрее научились владеть им. И в случае чего могли устроить англичанам и американцам новый Дюнкерк. Вы меня понимаете?

— Очень хорошо.

— Ваша миссия заключается в том, чтобы ускорить отправку оружия в нашу дивизию. Этого вы должны достичь любой ценой. Соответствующие документы и деньги, а она для такой поездки потребуются, и большие, уже приготовлены. Я прошу вас завтра же выехать. Понятно?

— Так точно, герр генерал. А когда оружие будет готово к отправке, кто должен его сопровождать?

— Вы немедленно сообщите об этом через корпусную станцию. Но учтите, нас могут подслушать. Поэтому давайте условимся, вы сообщаете, что сигареты куплены и вам нужны, скажем, сто ящиков. Это будет значить, что оружие есть и нужно сто человек охраны или сколько вы там найдёте нужным. Вы проследите за погрузкой и вернётесь либо с этим же эшелоном, либо машиной. Ведь вы же поедете туда на своей машине?

— Так точно.

— Тогда, кроме денщика, возьмите ещё двух солдат для охраны.

— Я хотел бы, если вы разрешите, не делать этого. Чем больше охраны, тем быстрее обратят на меня внимание французские террористы.

— Вы правы. Но в Бонвиле будьте осторожны, маки действуют там очень активно, — предупредил генерал.

— Выезжать завтра?

— Сегодня отдохнёте с дороги, приготовитесь, а завтра утром в путь. Надеюсь получить от вас утешительные вести и как можно скорее.

— Сделаю всё возможное, герр генерал.

Поручение Эверса настолько совпадало с планами самого Генриха, что он даже немного испугался.

«Что-то очень везёт мне, — думал он, укладывая чемодан. — А фортуна, как известно, дама капризная… Всю дорогу мучила мысль, как попасть в Бонвиль, и вот, пожалуйста, именно в Бонвиль меня и посылают. Какое же задание ждёт меня там? Должно быть, очень серьёзное, иначе меня предупредили бы… Либо не хотят, чтобы я заранее волновался, либо изучают ещё обстановку… Так или не так, а надо быть готовым к самому худшему…»

Генрих окинул взглядом комнату, словно видел её в первый и… последний раз. Возможно, он не вернётся сюда. Возможно, никогда не увидит Моники… И она никогда не узнает, что рядом с нею работал друг. Даже то, на что он собирался намекнуть ей сегодня, она расценит как неосторожную болтовню молодого штабиста и будет горда, что так легко развязала ему язык… Но почему она не идёт? Может, Курт не нашёл её? Может, её вообще нет дома? Что ж тогда делать? Он не может уехать, не предупредив её о цели своей командировки. Ведь Генрих совсем не собирается доставлять это оружие по назначению… Разве самому поискать её?

Генрих собрался спуститься вниз, но в дверь постучали. Моника! Только она так стучит, три коротких лёгких удара. В комнату действительно вошла девушка. Генрих сразу заметил, что лицо у неё измученное, а глаза чуточку покраснели. Тревога и жалость сжали его сердце.

— Вы… плакали, Моника? Что-то случилось? — тревожно спросил Генрих, не выпуская руку девушки и стараясь заглянуть ей в глаза.

— Совсем нет. — Моника отвела глаза. — Просто я помогала маме готовить салат и от лука покраснели глаза…