Шрифт:
Шушпанов Аркадий Николаевич
И от судеб защиты нет
Право, если б вперед говорили условия, мало нашлось бы дураков, которые решились бы жить.
А. И. Герцен
Я опаздывал, я безнадежно опаздывал.
Мчался по бесконечным галереям, тревожа покой статуй, давно утраченных на Земле, скачками преодолевал лестничные марши, но все равно ворвался в актовый зал, когда распределение уже состоялось.
Группа "Артемида" праздновала.
В общей суматохе мне, вероятно, нужно было сразу пройти к Машине Судеб и взять свою распечатку.
Дорогу к ней преградила ручища Тау. Вторая ручища держала кубок.
– Омикрон, - прогремел Тау, - выпьем!
– Есть за что?
– спросил я.
– Шестьдесят восемь лет! Ты разговариваешь со знаменитым архитектором. Видел эскизы - дух захватывает. А еще - отличная жена, трое блестяще образованных детей и шестеро резвых внуков.
– Уход?
– Скоропостижный, во сне. Разве не здорово?
– Тау сделал добрый глоток.
– Вот, пока еще могу позволить. Там буду убежденным трезвенником. Неприятность, однако!
– Рад за тебя, - сказал я.
– Когда?
– Послезавтра! Жаль, дружище, мы не встретимся. Придется ждать, когда снова станем эйдосами.
– Если не попадем в разные группы...
Тау явно настроился развеять мои сомнения, но мне нужна была Дельта, и я тактично от него отделался. Рыжий гигант, ни мало не смутившись, тут же завладел вниманием Каппы и Мю.
Дельта одиноко сидела у фонтана под сенью эйдоса диффенбахии. Распечатку она держала на коленях. Голова опущена, плечи поникли. Я подошел, сел рядом и обнял ее.
Дельта разрыдалась.
– Так переживала, думала, умру до рождения.
– Вдруг посмотрела сердито.
– И рядом никого,
– Извини. Я торопился завершить. Неизвестно ведь, смогу ли после.
– Наверняка сможешь.
– Я хотел, чтобы ты прочла его в Эйдолоне. Переход скоро?
– Через две недели.
Я задал главный вопрос.
– Мы будем вместе?
– Нет.
– Она покачала головой. Маленькая ладонь провела по моим волосам.
– Мы даже не будем иметь представления друг о друге.
Я сжал край холодной скамьи. Дельта крепче прильнула ко мне.
– Ты полюбишь кого-то?
– потерянно спросил я.
– Конечно, - она улыбалась, и от этого становилось больнее.
– Как же без этого, милый? Выйду замуж, рожу двоих, разведусь, когда младшему исполнится четыре. Своего мужчину так и не встречу... И в земной жизни я не буду такой красивой. Хочешь посмотреть?
Она подвела меня к плоскому экрану, зажгла его прикосновением.
– Скажем, мне восемнадцать, - Дельта набрала цифру.
Девушка, возникшая на экране, была очень молодой... и очень похожей. Как младшая сестра. Волосы сохранили цвет - и только. Носик стал вздернутым, карие задорные глаза сделались чуть раскосыми, брови утратили безукоризненную линию. Девушка показалась в полный рост, она обладала стройной фигуркой, но при взгляде на ее точеные мускулистые ножки я почему-то все равно вспомнил шекспировское "не знаю я, как шествуют богини".
Я-то знал.
Дельта погасила
экран.– Я могла бы удвоить и утроить возраст. Но - хочу, чтобы ты запомнил меня прелестной, как эйдос.
Последнюю фразу она произнесла томно и сделала балетное па.
Запомнил. Если бы мы хоть что-то помнили! Подсознание, изуродованное переходом, - вот все, что нам останется.
– Я - твой недостижимый идеал!
– Дельта стояла на носке, держа другую ногу почти перпендикулярно полу.
– Ты будешь влюбляться во всех женщин, лишь отдаленно похожих на меня.
На что еще я мог надеяться?..
– А где твоя распечатка?
Я ответил.
Дельта стала серьезной.
– И ты слушаешь мои причитания? Омикрон, я глупая, самовлюбленная эгоистка. Всегда думала, что настоящее только на Земле. Но ты... ты уже здесь настоящий. Я ей завидую.
– Кому?
– Той, которую ты выберешь.
И Дельта меня поцеловала. Я тоже чуть не умер до рождения. Потом вынул из-за пазухи свернутое в трубку стихотворение.
– Это тебе.
– Спасибо, - Дельта спрятала свиток в тунику.
– А теперь пойдем.
Моя распечатка сиротливо лежала на серебряном подносе. Дельта подала ее мне и отвернулась. Я прочел толстенный фолиант единым духом. Потом еще раз, медленнее. И в третий. И в четвертый.
Дельта давно уже повернулась ко мне.
– Что?..
– Подожди, - сказал я.
– Совсем забыл. Твой возврат... Сколько тебе будет?
– Восемьдесят три. А у тебя?
– Двадцать восемь.
– Что?
– Двадцать восемь. Почти как Лермонтов. Только прозаичнее.
– Расскажи!
– потребовала она.
Я рассказал. Про мать, про бабку, про первую любовь, про вторую. Про автокатастрофу. Про наркотики. Про непотушенную сигарету. Много было всяких "про".
К нам потихоньку стягивались другие. Разговоры смолкали. Все, наверное, потому, что я оказался последним.
– Долго ли тебе осталось в Эйдолоне?
– деловым тоном спросила Дельта.
– Так же, как тебе.
– Нужно поговорить с ментором, - сказала она.
– О чем?
– Стопроцентного совпадения с данными Машины не бывает.
– Эту лекцию я пропустил.
– Как же, стихи сочинял, - передо мной вырос подтянутый Эпсилон. Гений ты наш, на корню загубленный. Я проживу на девять лет меньше твоего. На войну попаду в восемнадцать. А там - плен. Описать тебе, как снимают кожу "двойным тюльпаном"? И сколько после этого еще живешь?
– Ты рад?
Эпсилон осклабился.
– А ты подумай! Но подумай и вот о чем: из тех, кого я успею прикрыть, многим повезет. И жизнь пойдет дальше. Важно только то, что остается. Да что я! А если бы Жанна д'Арк отказалась?
– А если бы - ее палач?..
– Грязная работа - тоже работа, - непримиримо сказал Эпсилон.
– Наивно просить пощады у судьбы.
– От моей вообще не будет проку. Кстати, среди нас есть, кто отказался?
– Есть. Кси.
Я не поверил. Кси был лучшим из нас. Самый славный эйдос.