И оживут слова

– Долго тебя еще ждать?
– Ленка нетерпеливо притопнула в дверном проеме.

Ольга уже приставала к хозяйской псине, что-то ласково втолковывая под окном бедному блохастому созданию.

– Идите без меня, а? Мне что-то лениво.

– Подъем! Лениво ей! И так уже четыре дня осталось. Дома на диване наваляешься. Быстро-быстро!

Ленка была очаровательным хрупким созданием метр пятьдесят ростом, но, если ей что-то было нужно, с легкостью могла построить всех ровными рядами и заставить ходить по линеечке. Однажды увидев ее в суде при исполнении, я поняла, что противники бывают деморализованы по всем фронтам именно вот этим несоответствием формы и содержания: в хрупкой девушке сложно было заподозрить такой напор. Вот и я со стоном отлепилась от дивана и побрела к выходу.

Так мы оказались на пляже. С трудом отыскав относительно свободное место среди кучи поджаривающихся тел, девчонки побросали вещи и, не прекращая спор о ценности мужчин в нашей жизни, направились к морю. Я в дискуссии участия не принимала. Просто потому, что спор изначально был тупиковым. Задиристая Ленка звонко доказывала всегда спокойной и рассудительной Ольге, что в одиночку современной женщине гораздо легче, что мужчина - это тормоз карьеры и личностного роста и тому подобную феминистскую чушь. Причем сама не верила в это ни на секунду. И я, и Ольга это прекрасно понимали. Дело в том, что любовь всей Ленкиной жизни внезапно оказалась подлецом, который, узнав о ее беременности, 'взял тайм-аут подумать', как он это назвал. Пока он думал, Ленка ребенка потеряла. Официальный диагноз - замершая беременность. Винить, вроде бы, было некого, но никто из нас не сомневался, что нервное напряжение того периода сыграло в этом не последнюю роль. Они расстались. Неземная любовь не пережила этого удара. А Ленка стала циничной напоказ. Ольга же, в противовес ей, оставалась нежной и мудрой - эдакой пушкинской Татьяной - несмотря на то, что ее Онегин никак не желал влюбляться. Так и тянулись их непонятные односторонне-романтические отношения уже третий год. Может, поэтому свою точку зрения в споре с Ленкой Ольга отстаивала негромко, грустно и как-то обреченно? А я? Я просто слушала их и думала: 'Где же эти пресловутые настоящие мужчины? Куда пропали? Неужели вымерли?'.

И ведь не сказать, чтобы мы не привлекали мужского внимания. При всей самокритичности, взращенной с детства завышенными требованиями ('...посмотри на отца, мать, дедушку, бабушку, Валентину Павловну, Петра Сергеевича...') и неистребимым стремлением соответствовать родительским стандартам, я все же осознавала себя в меру симпатичной. Нескромно признать себя сногсшибательной красавицей мешало то, что в детстве я была нескладным ребенком, жутко стеснявшимся своих острых коленок и курносого носа. Почему-то мои нос и веснушки умиляли всех родственников без исключения, что выработало во мне стойкое понимание: все это - недостатки, а родственники таким образом просто пытаются меня поддержать. С возрастом эти комплексы поблекли. Пожалуй, толчком к этому послужила любовная записка, подброшенная в наш почтовый ящик, когда я училась в пятом классе. К ней был приложен мой портрет. Если быть честной, неизвестный художник нарисовал меня не очень похоже, но невозможно порадовал тем, что не уделил особого внимания ни носу, ни веснушкам. А значит, не такими уж приметными они были. Зато он старательно прорисовал глаза и даже раскрасил их в зеленый цвет. Это была единственная цветная деталь на портрете. Тогда я долго рассматривала себя в зеркало и наконец решила, что я, пожалуй, симпатичная. А веснушки? Ну, что веснушки?.. Бывает. И даже фраза, так любимая противным двоюродным братцем 'Опять через дуршлаг загорала!', перестала казаться такой уж обидной. Зато у меня были большие глаза. Впрочем, не такие уж зеленые. А еще все говорили, что у меня красивые волосы. Правда, мне вместо жестких и вьющихся всегда хотелось иметь мягкие и прямые, как у Ольги, но что есть, то есть. Я, вообще, была неким усредненным вариантом: русоволосой, среднего роста, и телосложение у меня было вполне себе средним. Активный образ жизни делал свое дело - мама при виде меня каждый раз заключала, что я морю себя диетами и жизнь без присмотра до добра меня не доведет.

Впрочем, ее выводы были совершенно беспочвенны. Да и продиктованы были не испугом при виде моей мнимой худобы, а скорее желанием иметь больше влияния на мою жизнь. Именно поэтому я с такой радостью съехала от родителей сразу же, как начала прилично зарабатывать. Бесконечного контроля и неудобных вопросов о личной жизни мне хватало с лихвой на воскресных обедах с семьей: обязательных мероприятиях, которых удавалось избежать, лишь отправившись в командировку или, как в этот раз, на отдых. Впрочем, все хорошее имеет тенденцию заканчиваться: уже через четыре дня мы будем в Москве, и на следующий же день меня ждет воскресный обед.

Я вздохнула и побрела в сторону моря. Купаться по-прежнему не хотелось. Какое-то непонятное томление то и дело заставляло замирать, не закончив движения. Возможно, дело было в неприятной теме, затронутой девчонками, или же в мыслях о возвращении в мою жизнь семейных обедов. Как бы то ни было, в тот день я была рассеянной, растерянной... или же просто предчувствовавшей? Я поправила лямку платья и, поудобнее перехватив матрац, шагнула в прохладную воду, еще не зная, к чему приведет этот шаг.

С моей везучестью, в первый же день отпуска я обгорела на солнце, поэтому сегодня лежала на надувном матраце в длинном легком платье, купленном на местном рынке. Наверное, это выглядело нелепо, зато мне не нужно было каждый час мазаться кремом и переворачиваться с боку на бок. Я могла спокойно отплыть подальше от берегового шума и наслаждаться плеском волн, ловить их ладонью, смачивать матрац под щекой и млеть от приятной прохлады. Мне было хорошо. Я подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Если бы еще тугой комок недоброго предчувствия, обосновавшийся где-то в районе желудка, куда-нибудь исчез...

Ветер поднялся внезапно. Я резко дернулась, замочив ногу, и обернулась в сторону берега, испугавшись, что мой матрац унесет в море. Запоздало вспомнились слова Ольги о прогнозе погоды '...возможны дожди с грозами'. Сердце застыло, а потом понеслось вскачь. Берега не было. Наверное, я задремала, убаюканная мерным плеском волн. Я ведь отчетливо помнила перекличку с девчонками. В какой момент она прекратилась?

Постаравшись подавить панику и начать рассуждать здраво, я попыталась устроиться поудобнее, чтобы не свалиться в мигом ставшую холодной воду. Так. Спокойно. На дворе двадцать первый век. Не средневековье какое-нибудь. Меня будут искать. Меня непременно будут искать. Я чуть не заорала. Кто? Девчонки? Мы же здесь дикарями! Ни в одном отеле мы не зарегистрированы!

Спокойно! Девчонки остались на берегу, а они, когда нужно, кого хочешь достанут. Меня уже наверняка ищут. Сейчас над головой раздастся гул вертолета, и ко мне спустится такая славная веревочная лестница. Как в кино. Все хорошо. Все хо-ро-шо!

Гула вертолета не было, как и славной веревочной лестницы. Некстати в голову пришло высказывание кого-то из юмористов о том, что каждый год одних и тех же рыбаков уносит в море на одних и тех же льдинах. Ведь знала же, что опасно отплывать от берега на матраце. Теперь же никаких сил не хватит доплыть, борясь с волнами. Вот только всегда кажется, что беда - это то, что происходит с другими. Со мной - нет. Никогда. Про несчастные случаи рассказывают в новостях. А я ведь - просто я, а совсем не девушка из телевизора.

А еще я так и не отредактировала последний перевод про ледники. Вроде бы было не срочно, а теперь... Да и рассказ на ноутбуке запаролен. Ну, кто меня просил паролить рассказ? Вдруг бы мне премию дали... посмертно.

'Стоп! Хватит! Я сильная, отважная. Я ни за что не поддамся панике'.

Уговаривала ли я себя минут сорок или целую вечность, я не знала. Начал накрапывать мерзкий холодный дождик, и платье, спасавшее от жары, стало тяжелым и неудобным, а еще холодным до ужаса. В первый раз в жизни меня накрыло волной глухого отчаяния. Дождь усилился. Скоро начнет темнеть, и меня никто никогда не найдет.

Лежа на матраце, которому волей судьбы предстояло стать местом моего погребения, я пыталась думать о приятном. О доме. О родителях. И семейные обеды вдруг перестали быть такой уж кошмарной перспективой. Мама здорово готовила, а бабуля, когда не учила меня жизни, была прекрасной рассказчицей. Я вызывала в памяти лица родителей, Лешки Степанова - моей школьной безответной любви, других мужчин, которые мне когда-либо нравились... Я даже о своем табу позабыла, начав отчаянно цепляться за образ еще одного человека, о котором запрещала себя даже думать в последние годы... Но почему-то в голову упорно лезли мысли об акулах, десятках метров глубины под жалким матрацем и о том, что меня никто никогда не найдет. И какими же мелкими и незначительными мне показались все мои прежние страхи и проблемы. Последний перевод, который из-за сжатых сроков вышел весьма неудачным и лишил меня шанса поехать на конференцию в Стокгольм... А ведь как я страдала от того, что могла бы стать самым молодым переводчиком на этом мероприятии. Мне ведь так этого хотелось! А теперь...

Так странно. Всю жизнь куда-то стремиться, напрягаться, бежать, торопиться. И оказаться в итоге в нереальной ситуации - посреди моря на холодном матраце под струями ледяного дождя. Благо, ветер стих. Но легче от этого не становилось. Тело закоченело настолько, что я его почти не чувствовала. Будет мне анестезия, на случай появления акулы. Попытка вспомнить, водятся ли акулы в Черном море, результата не принесла. Нужно было лучше учиться в школе.

Ночь наступила внезапно, как бывает только на море. Минуту назад пространство вокруг было просто серым, и вот оно уже чернильное, как будто кто-то невидимой рукой нажал на выключатель. Я с детства панически боялась темноты. Мне всегда мерещились чудовища в углах комнаты и сумеречных очертаниях предметов. Если до этого я думала, что хуже уже не будет, я ошибалась. Невидимые в темноте капли дождя шуршали, стучали по воде и шлепали по закоченевшему телу. Я не знала, что именно в тот момент удерживало меня от того, чтобы не оттолкнуться от матраца и не позволить ледяной тьме поглотить меня и утянуть в глубину. Наверное, где-то на краю сознания билась мысль, что это все ненастоящее и происходит не со мной.