И пришло разрушение…

Глава девятнадцатая

Лили последние в году большие дожди. Подошло время месить красную глину, что идет на постройку заборов. Это нельзя было сделать раньше, потому что сильные ливни все равно размыли бы кучи приготовленной глины; однако нельзя было и отложить эту работу, потому что в скором времени предстояла уборка урожая, а вслед за тем — период засухи.

Для Оконкво то был последний сбор урожая в Мбанте. Семь долгих, зря прожитых лет подходили к концу. Оконкво немало преуспел в стране своей матери, но он знал, что еще большего достиг бы в Умуофии, стране своих отцов, где мужчины храбры и воинственны. За эти семь лет он наверняка достиг бы самых высот славы. Вот почему каждый день, проведенный в изгнании, был для него источником печали. Материнская родня была очень добра к нему, и он был ей благодарен. Но это не меняло дела. Первого ребенка, который родился у него в изгнании, он назвал Ннека — «Мать превыше всего», отдав этим дань уважения родственникам матери. Но когда двумя годами позже родился сын, он назвал его Нвофиа — «Рожденный в пустыне».

В самом начале последнего года изгнания Оконкво послал Обиерике деньги с просьбой построить к его возвращению на месте его прежней усадьбы две хижины, в которых он с семьей мог бы приютиться до тех пор, пока не построит еще несколько хижин и не обнесет свои владения забором. Не мог же он просить другого человека построить оби— хижину для себя — и глиняный забор вокруг. И то и другое мужчина либо строит сам, либо наследует от отца.

Как только зарядили последние в году сильные дожди, Обиерика прислал сказать, что хижины готовы, и Оконкво стал немедля собираться в дорогу, чтобы выступить в путь сразу же после окончания дождей. Будь на то его воля, он вернулся бы в Умуофию немного раньше и построил бы свою усадьбу уже в этом году, до окончания сезона дождей; но в таком случае он сократил бы несколько срок своего изгнания, что было недопустимо. И он стал с нетерпением ждать наступления засухи.

А засуха медлила. Сила дождя постепенно слабела, пока наконец на смену ему не пришли мгновенные, косые ливни. Временами сквозь дождевые струи проглядывало солнце, порой набегал легкий ветерок. Это был веселый, легкий дождик. Потом на небе стала появляться радуга, а то и сразу две, словно мать и дочь, — одна молодая и прекрасная, другая — ее увядшая и бледная тень. Радугу называли небесным питоном.

Оконкво призвал трех своих жен и приказал им готовиться к большому празднеству.

Прежде чем уйти отсюда, я должен отблагодарить родичей моей матери, — сказал он.

У Эквефи еще с прошлого года осталось в поле немного кассавы. У других жен кассавы давным-давно не было. Не то чтобы они были ленивы или нерадивы, — просто им приходилось кормить слишком много ртов. Поэтому решено было, что кассаву для пира даст Эквефи. Мать Нвойе и самая молодая жена — Ойиуго позаботятся о таких вещах, как копченая рыба, пальмовое масло и перец для похлебки. Заботу о мясе и ямсе взял на себя Оконкво.

На следующее утро Эквефи поднялась спозаранку и вместе со своей дочерью Эзинмой и дочерью Ойиуго — Обиагели отправилась в поле копать кассаву. Каждая взяла с собой высокую плетеную корзину, мачете, чтобы срезать стебли кассавы, и маленькую мотыгу для выкапывания клубней. По счастью, ночью прошел небольшой дождь, и земля не должна была быть очень твердой.

— Нам не так уж и много надо, накопаем быстро, — заметила Эквефи.

— Плохо, что листья будут мокрые, — проворчала Эзинма. Корзина мягко покачивалась у нее на голове, руки она скрестила на груди. Ей было холодно, — Терпеть не могу, когда мне на спину падают холодные капли. Почему бы нам пе подождать, пока взойдет солнце и высушит листья?

Обиагели дала ей прозвище «Соль», потому что Эзинма вечно твердила о том, что не любит воду. «Растаять ты боишься, что ли?»

Как и обещала Эквефи, копать кассаву оказалось совсем нетрудно. Прежде чем нагнуться, чтобы срезать стебель и выкопать клубень, Эзинма изо всех сил хлопала по растению длинной палкой. Иногда и копать но приходилось. Стоило только потянуть за срезанный стебель, как сразу поднимался пласт земли, корни легко отрывались и оставалось только вытащить клубень.

Накопав порядочную кучу кассавы, они перенесли ее в два приема к реке, где на берегу у каждой женщины деревни была своя ямка для закваски клубней.

— Ну вот, глядишь, дня через три-четыре будут готовы, — сказала Обиагели. — Клубни-то совсем молодые.

— То-то и оно, что не молодые, — ответила Эквефи. — Я ведь засадила ноле почти два года тому назад. А клубни такие мелкие потому, что земля здесь уж больно скудная.

Оконкво никогда ничего не делал наполовину. Когда его жена Эквефи заявила, что двух коз будет вполне достаточно для празднества, он грубо оборвал ее и сказал, чтобы она не совалась не в свое дело.

— Раз я устраиваю пир, значит, у меня есть на что. Я не из тех, что живут у реки, а руки моют собственной слюной. Родственники моей матери были добры ко мне, и я должен выказать им свою благодарность.

Итак, были зарезаны три козы и несколько петухов. Приготовления шли словно к свадебному пиру. Вдоволь наготовили фуфу и похлебки из ямса, отвара из эгуси и из горького листа, несчетное число кувшинов с пальмовым вином.

На праздник пригласили всех членов рода — всех потомков Около, жившего лет двести тому назад. Старейшим в этой огромной семье был дядя Оконкво — Ученду. Орех кола был вручен ему, и прежде чем разломить его, Ученду обратился с молитвой к предкам. Он просил их даровать всем здоровье и продление рода.

— Мы не просим богатства, потому что тот, у кого есть здоровье и дети, будет иметь и богатство. Мы не просим даровать нам побольше денег, — мы просим даровать нам побольше родичей. Мы выше зверей, потому что мы признаем родство. Если у зверя чешется бок, он трется им о дерево, человек же просит своего близкого почесать ему зудящую спину.

Ученду помолился отдельно об Оконкво и его семье. Потом он разломил орех кола и бросил одну дольку на землю, — она предназначалась для предков.

Как только орехи кола пошли по кругу, жены и дети Оконкво, а с ними и те, кто взялся им помогать, стали вносить еду. Сыновья Оконкво принесли кувшины с пальмовым вином. Еды и вина было столько, что некоторые родственники даже присвистнули от удивления. Когда все было подано, поднялся и заговорил Оконкво.

— Я прошу вас принять этот маленький орех кола, — начал он. — Не потому, что я хочу отплатить за то, что вы сделали для меня за эти семь лет. Ребенок не может отплатить матери за молоко, которым она вскормила его. Я созвал вас всех только потому, что считаю: нет ничего лучше для родственников, чем собраться всем вместе.

Пиршество началось с похлебки из ямса, — она и легче, чем фуфу, да к тому же ямс всегда подают первым. Затем было предложено фуфу. Некоторые гости запивали его отваром эгуси, другие отваром из горьких листьев. Потом поделили мясо так, чтобы никого не обидеть. Мужчины вставали один за другим по старшинству и брали свою порцию. Даже тем немногим родичам, которые не смогли прийти на празднество, отложили их порции.

Когда все пальмовое вино было выпито, поднялся один из старейших членов рода и обратился с благодарностью к Оконкво.