И пусть их будет много
Шрифт:
Он был изумлен. Не то, чтобы он полагал ее неспособной разглядеть в представленных эскизах знакомые очертания, но, учитывая количество одновременно поданной информации...
– У вас хваткий ум, графиня, - сказал.
– Надеюсь, ваше величество не считает это слишком крупным недостатком?
– улыбнулась.
Снова вернулась к эскизам.
Спустя минуту произнесла:
– Лево, ваше величество. Я выбрала бы проект Лево. Но, если мне будет позволено...
Он подошел очень близко. Так близко, что, когда она снова заговорила, он почувствовал
– Лувр, несомненно, великолепен, - сказала она, - и он достоин вашего величества, но мне... мне более по сердцу сады Версаля. Там, сир, есть все, чтобы представить всему миру несравненное величие вашего царствования.
Не в силах больше удерживаться, он схватил ее за плечи, обнял, притянул к себе.
Она, ему казалось, не сопротивлялась. Только произнесла в самые его губы:
– Я замужем, ваше величество. За преданнейшим из ваших слуг.
И он опять, в который раз, повел себя как дитя.
Спросил:
– А если бы вы не были замужем?
– А если бы вы, ваше величество, не были величайшим из королей?
– спросила в ответ.
Он замер на мгновение.
– Если бы я не был величайшим из королей?
– переспросил.
Приник к ее рту, поцеловал одновременно нежно и властно. Потом отодвинул ее от себя, спросил сухо:
– Я ответил на ваш вопрос, сударыня?
– Да, сир!
– она смотрела ему в глаза и улыбалась - тепло и бесхитростно.
– И я вечно буду жалеть об этих "если бы".
Это воспоминание - единственная яркая точка в бесконечной череде то скучных, то яростных обсуждений и споров.
Людовику вообще неинтересен Лувр. Лувр тяготит его. Он не чувствует себя здесь дома.
Людовик устал от разговоров о необходимости коренной перестройки всего комплекса зданий, устал от угрюмого упрямства Кольбера, с настойчивостью дятла пытающегося ему внушить, что "ничто лучше не выражает величие духа королей, чем то, что ими построено".
Кольбер твердит бесконечно: "Все потомки мерят величие это по великолепным замкам, воздвигнутым в их царствование".
Людовик согласен с этим. Но он не хочет, не желает заниматься Лувром. Гораздо больше его увлекает мысль выстроить великолепную королевскую резиденцию в Версале. Чудесную резиденцию. Восхитительную.
Он сердится на Кольбера, вздыхает, вспоминая последний спор с упрямым министром. Тот никак не оставляет его в покое.
– Постройка Лувра, - говорит Кольбер, - имеет общенациональное значение. А пятнадцать тысяч ливров, истраченных за два последних года на Версаль, дом, который служит больше удовольствиям и развлечениям Вашего Величества, чем приумножению славы, являются непомерными и необоснованными тратами.
А Людовик представляет себе, каким будет Версаль. И одни мечты о нем в миллион раз более радуют его, чем все связанные с перестройкой Лувра эскизы и расчеты.
И ему приятно, - почему же ему приятно?
– что эта странная женщина с ним согласна.
*
Людовик внимательно смотрит, как Кольбер раскладывает на столе документы.
В одну стопку - прошения. Король является высшим судьей. И любой из подданных имеет право просить справедливого королевского суда.
В другую стопку - подготовленные министрами доклады.
В третью - документы, которые еще подлежат уточнению и доработке. Среди них грамоты об основании академий и музеев, патенты и привилегии.
Людовик не забывает о своем предназначении ни днем, ни ночью. Он мечтает еще более возвеличить Францию. И всегда жалеет, что на многое не достает сил и времени. И еще ему категорически не хватает тех, на кого он мог бы положиться, как на себя самого.
Кто у него есть? Этот доблестный служака Филипп? Хитрец Мориньер? Вечно страдающая о своей загубленной душе Луиза? Все они, разумеется, верны ему сейчас, но будет ли так всегда? И совершенно ли, в самом деле, преданы они ему? Может ли король вообще рассчитывать на безусловную преданность? Людовик совсем не был в этом уверен. И это временами чрезвычайно огорчало его.
*
Каждый королевский день расписан по минутам, и обычно Людовик легко переносит этот жесткий режим, но сегодня...
Сегодня королевский Совет Финансов закончился поздно. Если бы не месса, на которой обязаны быть все члены королевской семьи и на которой, как правило, присутствует весь двор, заседание могло бы продлиться еще бог знает сколько времени.
Он выслушал столько разных мнений. Он устал.
Людовик встает из-за стола, бросает перо.
– Оставьте все, как есть. Я просмотрю это позже.
Он выходит из кабинета. Толпа придворных, как всегда, ожидает его у дверей.
Он мило улыбается маркизе де Шамле, ласково треплет по плечу юного поэта Мишеля - среднего сына маркиза д'Юмьер, на мгновение останавливается около Лавальер. Затем продолжает свое движение в одиночестве. Король не предложил ей руку!
– придворные замирают в недоумении.
А Людовик проходит через залы крыла Лемерсье, выходит к Павильону с часами, идет вдоль колоннады. И думает о Клементине - об этой непонятной женщине с непокорным взглядом. "Хорошо, - думает, - если бы она теперь была здесь".
Глава 14. И он пришел
В мае Лагарне вновь явился в замок Грасьен. Склонился перед Клементиной в глубочайшем поклоне, дождался приглашения присесть и долго рассказывал ей о том, что творится в провинции и вокруг. На чем свет стоит ругал Одижо. Говорил о том, что провинция устала воевать, что скоро, вот-вот уже, восстание пойдет на убыль - надо только изловить, наконец, проклятого бунтовщика, который совсем потерял страх и, как загнанный зверь, теперь опасен более чем прежде.