И розы, алые, как кровь / Blood Red Rose

РЁСКИН. Эффи, прояви уважение к мистеру Милле. Он работает.

ЭФФИ. Что бы он ни делал, пусть даже проводил бы хирургическую операцию на прямой кишке королевы, я умираю от скуки.

РЁСКИН. Эффи, ты ведешь себя, как ребенок.

ЭФФИ. Если ты не хотел иметь в доме ребенка, не следовало тебе жениться на девушке, которая в два раза моложе тебя. И постарайся по меньшей мере попытаться не относиться ко мне свысока всякий раз, когда ты открываешь рот.

РЁСКИН. Прошу извинить мою жену. Сегодня ей определенно нездоровится. Вы знаете, какие они, женщины. Не зря же доктор Джонсон сказал…

ЭФФИ (кричит в раздражении). А-А-А-А-А-А-А-А!

Рёскин. Ради Бога, прекрати. Люди подумают, что я тебя убиваю.

ЭФФИ. Ты меня убиваешь. Мне так скучно, что я превращаюсь в камень.

МИЛЛЕ. Все хорошо. Я был бы счастлив, если бы меня отчитывала прекрасная миссис Рёскин, еще одно доказательство того непреложного факта, что ее муж безошибочно определяет самое совершенное из божьих созданий.

РЁСКИН. Я очень счастливый человек, это правда.

МИЛЛЕ. И миссис Рёскин – счастливая женщина.

ЭФФИ. Да, вы можете выгравировать это на моем надгробии, когда я взорвусь от подавляемой ярости, как воздушный шарик.

РЁСКИН. Если ты постараешься вести себя прилично, Эффи, тогда мистер Милле, закончив мой портрет, займется тобой, и у меня будет твой портрет кисти художника, которого признают великим.

ЭФФИ. Нет у меня намерения ему позировать.

РЁСКИН. Тебе это пойдет на пользу. Ты должна почаще сидеть, не двигаясь. Я знаю, что Милле не терпится запечатлеть тебя на холсте. Так, Милле?

МИЛЛЕ. Должен признать, мысль эта приходила мне в голову.

РЁСКИН. Превосходно. Как это волнительно. Здесь и сейчас мы творим историю. Я это нутром чую. Будущие поколения запомнят, что мы здесь сделали. История запишет этот день.

ЭФФИ. И что, интересно, она запишет?

7

(РОССЕТТИ, МОРРИС и ДЖЕЙН. Как всегда, разрыва между картинами нет. Восклицание Джейн звучит, как ответ на вопрос ЭФФИ в конце прошлой картины).

ДЖЕЙН. Вздор [3] ?

МОРРИС. Вздор? Какой вздор!

ДЖЕЙН. Вол. Я хотела сказать, вол. У Россетти три вола.

МОРРИС. У Россетти три вола? Ты уверена?

ДЖЕЙН. Я их видела. В его саду. Большие такие. Они ели петуньи. У него есть и коровы.

МОРРИС. Ах, ты про этих волов.

ДЖЕЙН. Да. Я же так и сказала. Со всеми этим животными я склонна думать, что Габриэль вот-тот приступит к строительству ковчега. Как думаешь, может, он знает что-то такое, неизвестное никому?

3

Английское слово «bullocks» имеет много значений, в том числе вздор, яйца, волы.

МОРРИС. Это правда, Россетти. По твоему саду бегает много экзотических и, возможно, опасных животных.

РОССЕТТИ. Я держу их ради компании. Но ночам мне так одиноко. Джейн нравится гладить моего вомбата. Я точно знаю, что вомбаты – самые интеллектуальные из всех животных. И куда забралась эта чертова черепаха? Где ты, Зено? Где? Можно подумать, что черепаха далеко не уйдет. Но эта просто маньяк какой-то.

МОРРИС. Белый бык отливает в купальню для птиц.

РОССЕТТИ. Да, но до чего он великолепен.

МОРРИС. Я вижу, он очень много пьет.

РОССЕТТИ. Берет с меня пример.

ДЖЕЙН. И не только в этом.

РОССЕТТИ. Однажды он чуть не убил бедного Суинбёрна. Думаю, поэтому я его и держу. Но он просто стравливал пар. По большей части он совершенно безвредный. Бык – не Суинбёрн. Суинбёрн опасный. Я купил его из-за тебя, Джейн.

ДЖЕЙН. Благодарю тебя за заботу, но я вполне довольна своим мужем.

МОРРИС. Благодарю, дорогая.

РОССЕТТИ. Посмотри в его глаза. Это твои глаза.

ДЖЕЙН. Ты говоришь мне, что у меня глаза быка?

РОССЕТТИ. Нет, я говорю тебе, что у быка твои глаза. Я купил его, чтобы смотреть в твои глаза, когда тебя нет рядом со мной. Надеюсь, ты не возражаешь, Вилли. Это просто вопрос эстетической стимуляции.

МОРРИС. Я лишь надеюсь, что ты не пытался заняться с ним любовью. В смысле, с быком.

РОССЕТТИ. Нет, мы просто хорошие друзья. Ведем долгие разговоры.

МОРРИС. Правда? И о чем вы говорите?

СУИНБЁРН (входит, какой-то взъерошенный). Дерьмо!

МОРРИС. Пожалуйста, Алджи. Здесь дама.

ДЖЕЙН (оглядывается). Правда? Где?

РОССЕТТИ. Он говорит о тебе, Джейн.

ДЖЕЙН. Мой муж – утопический социалист, поэтому с дерьмом я более чем знакома.

РОССЕТТИ. Это ты про запах?

СУИНБЁРН. Я опять наступил на бычью лепешку.

РОССЕТТИ. Ты – писатель. Должен к этому привыкать. Но я думаю, причина не в этом. Вилли, ты что-нибудь знаешь о павлинах? Мой не желает со мной общаться.

СУИНБЁРН. Это настораживает.

РОССЕТТИ. Он прячется под диваном.

МОРРИС. Под твоим диваном павлин?

РОССЕТТИ. Я купил его не так и давно, великолепный экземпляр, но он почему-то ко мне не проникся. Не знаю, почему. Когда я попытался его погладить, это неблагодарное животное метнулось под диван и принялось издавать самые мерзкие звуки. Не слышал ничего подобного с тех пор, как у моей индонезийской свинки случилась течка. Однажды леди Рэнли села на диван, так это эта негодная тварь заорала прямо под ней. Нам потребовалось два часа и чуть ли не целая бутылка джина, чтобы хоть как-то успокоить ее. Она решила, что это ее анус вдруг начал общаться с ней на каком-то птичьем языке. Она устроила целое представление, когда прибыла полиция, и мне пришлось потратить еще одну бутылку, чтобы убедить полисменов, что не пытался я изнасиловать бедную женщину, хотя, если честно, такая мысль у меня возникала.

МОРРИС. И сколько он там находился?

СУИНБЁРН. Анус леди Рэнли?

МОРРИС. Павлин.

РОССЕТТИ. Господи, я не знаю. Чувства времени у меня никакого. Я вне времени, как Бог, женщины и искусство.

МОРРИС (опускается на четвереньки, заглядывает под диван). Эй? Есть тут кто-нибудь?

СУИНБЁРН. Осторожно, Вилли. Она злобные и раздражительные. Отхватит тебе полноса, едва увидит.

МОРРИС. Господи, ну и вонь.

ДЖЕЙН. Вилли, обязательно тебе ползать на всех четырех, как бабуину?