И снова утро (сборник)

Хория умер так, что я не мог спасти его даже с риском для собственной жизни.

* * *

Уже шестой день нас гнали в лагерь. День стоял необыкновенно знойный. Накануне вечером нас остановили на окраине какого-то села, и мы спали под открытым небом, под неусыпным взором часовых. В течение ночи двое из нас пытались бежать, но были схвачены и застрелены. Такое повторялось каждую ночь. Совершались попытки к бегству, но все пытавшиеся бежать поплатились жизнью. Несмотря на это, среди нас не было ни одного, кто не думал бы о побеге.

Утром шестого дня мы были почти такими же уставшими, но намного более голодными, чем вечером, когда ложились отдыхать. Что касается меня, то я еще держался. А вот у Хории Быргэзана сил уже не было. Он тяжело переносил жажду, и поэтому переходы измучили его больше, чем меня.

Еще с утра день обещал быть особенно жарким. Уже через час после того, как мы тронулись в путь, Хория Быргэзан начал причитать:

— Сил нет терпеть, как хочется пить, тезка!

— А ты не думай об этом, Хория. Представь себе, что…

— Сказанул! — сердито прервал он меня. — Будто я думаю… Мне хочется пить, хотя я и не думаю об этом. У меня даже язык распух от жажды.

Я замолчал. Да и что я мог ему ответить! Если уж тебя начнет мучить жажда, от нее никуда не денешься.

Через несколько минут я снова услышал его голос:

— Хочу пить! Ужас как хочу пить!

«Только бы не упал», — подумал я с беспокойством.

Но Хория Быргэзан не упал. Он хорошо держался до тех пор, пока через четыре часа пути Лягуха не объявил привал. Разумеется, и этот привал был устроен неподалеку от колодца.

Когда мы все уселись на краю дороги, изнуренные усталостью и жаждой, Лягуха направился к колодцу. Вначале напоил лошадь, потом разделся до пояса и начал долго умываться, кряхтя и что-то бормоча от удовольствия. Церемония, как водится, завершилась опрокидыванием полного доверху ведра на голову. Вытершись полотенцем, он вытащил из колодца еще одно ведро воды, на этот раз для того, чтобы утолить жажду. Пил он долго, полузакрыв глаза.

Почти сто тридцать пар жадных глаз следили за каждым его движением. Нас мучила невыносимая жажда, а он выливал ведро воды! Мы изнывали от жажды, а он утолял жажду, кряхтя от удовольствия!

И тут случилось такое, чего никто из нас не ожидал. Я даже не заметил, как Хория поднялся и решительным шагом направился к колодцу. Мне сначала даже в голову не пришло, что он задумал. Только через некоторое время я все понял. Вскочив, я бросился вслед за ним и догнал его, когда он уже обходил тех, кто был в голове колонны, ближе к колодцу.

— Хория, что ты делаешь? — закричал я, схватив его за рукав. — Давай назад, не то Лягуха тебя пристрелит.

Но Хория Быргэзан будто и не слышал меня. Он вырвал свою руку из моей и двинулся дальше. Он не подчинился также и окрику часового, приказавшего ему вернуться в колонну. Я опять побежал за ним и потянул назад.

— Пошел ты!.. — выругался он и неожиданно так ударил меня кулаком в подбородок, что я рухнул на землю.

Лягуха, который только что утолил жажду и вытирал рот тыльной стороной ладони, был настолько ошеломлен случившимся, что от удивления начал мигать, как будто ему в глаз что-то попало. Он не верил своим собственным глазам. Ему даже в голову не могло прийти, чтобы военнопленный осмелился не подчиниться его приказу. Он пришел в себя, лишь когда Хория Быргэзан оказался на расстоянии нескольких шагов от него. Тогда, побагровев, Лягуха проревел на своем языке команду, которую поняли даже и те, кто вовсе не знал немецкого языка:

— Кругом, марш! — И добавил: — Идиот!

Но Хория Быргэзан, вместо того чтобы подчиниться команде, обхватил ведро обеими руками и, пригнувшись, стал жадно пить.

Лягуха, снова ошеломленный дерзостью пленного, замер, потом, опомнившись, с яростью изо всей силы ударил ногой по ведру. Удар был таким сильным, что ведро вылетело из рук Хории Быргэзана и выбило ему несколько зубов. Хория, с окровавленным ртом, набросился на Лягуху, одним ударом кулака свалил его на землю и, навалившись сверху, схватил за горло.

— Скотина!.. Скотина!.. — орал Хория.

Несколько гитлеровцев бросились спасать своего командира. Подбежавший первым схватил Хорию Быргэзана за ворот, пытался оторвать его от Лягухи, но это ему не удалось.

— Скотина!.. Скотина!.. — продолжал реветь Хория Быргэзан, стискивая пальцами шею Лягухи.

Тогда другой гитлеровец, приставив к виску Хории автомат, нажал на спусковой крючок. Хория Быргэзан упал рядом с Лягухой. Но, застрелив Хорию, гитлеровец все же не спас своего командира: задушенный сильными пальцами Хории Быргэзана, Лягуха отдал концы.

Убедившись, что их командир мертв, гитлеровцы из конвоя одновременно, как по команде, направили на нас свои автоматы и приказали нам лечь на землю. Чтобы устрашить нас, один из них дал в воздух несколько коротких очередей. Я решил, что нас всех расстреляют, но этого не случилось. Просто, боясь нашего бунта, они хотели запугать нас.

Команду принял на себя высокий, худощавый капрал с веснушчатым лицом. Именно он застрелил Хорию Быргэзана. Он и стал вызывать к себе своих людей, чтобы передать им свои приказания, а чтобы не ослаблять охрану, он собрал не всех сразу, а по очереди, группами по пять человек.

Ознакомив конвоиров со своими приказаниями, капрал объявил нам, что разрешает напиться. Конечно, это было не жестом жалости, а доказательством слабости. После всего случившегося он боялся перегнуть палку. Группа за группой мы утолили жажду. Более того, когда мы тронулись дальше, у каждого были наполнены фляжки. Привал у последнего колодца растянулся на целый час.

Вечером мы остановились в большом селе. Сразу же после прибытия капрал куда-то исчез (после мы узнали, что он пошел, чтобы доложить начальству по телефону о случившемся и получить дальнейшие указания). В ту ночь мы спали также под открытым небом, и хотя днем стояла нестерпимая жара, ночи были холодными.

Утром на мотоцикле с коляской приехал новый командир конвоя, фельдфебель. Не много времени потребовалось, чтобы понять, что это ещё более свирепый зверь, чем задушенный Хорией унтер. И если унтера мы прозвали Лягухой, то нового командира конвоя Максимилиана Фримана мы прозвали Драконом.

Удивительно, с какой быстротой слава обгоняет человека. Через несколько часов после его прибытия мы уже знали множество вещей о фельдфебеле Максимилиане Фримане. Мы узнали, что левая рука у него искалечена, что он воевал в снискавшей печальную славу танковой дивизии СС «Мертвая голова», что был тяжело ранен во время боев в России, когда пытался выбраться из подожженного танка, после чего много месяцев провалялся в госпитале, находясь между жизнью и смертью, но в конце концов поправился. Однако после этого его использовали только в тылу, в лагерях для военнопленных. Мы узнали также, что фельдфебель, мягко выражаясь, «крутоват». Скоро, очень скоро мы убедились, что по жестокости он намного превосходит Лягуху.