И тогда оно упало мне в руки

20.45

Уже полфильма прошло, но никакого намека на поцелуи. Мы случайно соприкасались руками, один раз он даже задел мои коленки, но не более того. Может, он уже определился и просто досиживает со мной из приличия?

Да я вообще ему не нравлюсь.

Может, я для него — «свой парень» и больше ничего.

О БОЖЕ.

22.00

Мы вышли на улицу.

— Я отвезу тебя домой, — сказал Масимо.

И никакого тебе «пойдем в кафе, выпьем по чашечке кофе»... Значит, все-таки «свой парень»? Меня это убивает, но я не подаю виду, хотя готова кинуться ему на шею и расцеловать его.

И еще одна деталь: пока мы выходили из зала, Масимо со всеми девушками перездоровался. Он тут не более двух недель, а его почти все девчонки знают: «Ciao, Масимо», бла-бла-бла...

— Я смотрю, ты уже освоился, — говорю я с милой улыбкой.

— Ну да. Здешние девушки очень дружелюбны...

Ну дает. Неужели он такой наивный? Когда мы подошли к скутеру, Масимо и говорит:

— Просто в Италии у меня была девушка, там все было по-серьезному, а потом мы расстались. Она страдала, и я страдал. Я, как бы это сказать... обжегся...

Нормально. Сначала мне простодушно рассказывает мне мужские гормоны Дейв, а теперь этот красавчик поэтически описывает свою обожженную душу.

Масимо смотрит на меня и печально улыбается:

— Но я больше не хочу грустить. Хочу радоваться и веселиться. Ты ведь веселый человек, Джорджия?

— Эээ... Ну да. Я теперь безвылазно проживаю в стране под названием Смехландия. Когда Робби уехал в Новую Зеландию, я покинула Город Любви и отправилась на пмж в Смехландию, с остановкой в Грустландии.

Масимо рассмеялся:

— Кажется, я тебя понимаю. Все хорошо. Жизнь прекрасна.

— О, да, абсо-блино-лютно.

Я села на скутер, Масимо помог мне застегнуть шлем. Он заглянул мне в глаза и сказал:

— Caro ...ты такая милая.

И полетели. Какое это наслаждение — сидеть, обхватив его руками! Мы мчались по темным улицам, и это было прямо как в кино, правда, с жанром я еще не определилась — мелодрама это или комедия...

Когда мы подъехали к моему дому, я аккуратненько, чтобы не сверкать трусиками, слезла, потом сняла шлем и тряхнула волосами. Масимо выключил двигатель. И он вдруг спрашивает меня:

— Джорджия, что ты можешь сказать про Линдси? Вы вроде дружите?

Гм... И что я должна ответить? Да я скорее сдохну, чем стану дружить с этой узколобой. Меня так и подмывало сказать: «Я ее ненавижу до глубины души», но мне не хочется выглядеть в глазах Масимо стервой, поэтому я отвечаю:

— Гм... Ну да, Линдси, она, вобщем... ну да.

И все.

— У Линдси есть лишний билет на «Late and Live»[66], наверное, это интересно, как думаешь?

Я молча киваю и даже натурально улыбаюсь, хотя мозг мой вопиет: «Убей ее... придуши ее же собственными стрингами, сунь ее личиком в ведро с макрелью...»

Уф, теперь я знаю, каково приходится ревнивцу Ангусу.

И тут вижу: вати просунул голову меж занавесок и машет нам. Потом его сменила мама — тоже улыбается и машет. Слава богу, что хоть клоунский автомобиль в гараж загнали. Зато Ангус с Гордоном оказались на улице, хотя Гордона в это время вообще не выпускают. Горди по-прежнему в картонных очках, но без резиновой шапочки, поэтому очки съехали набок. Оба кота забрались на кирпичную стену и там играются. Я и говорю Масимо, чтобы хоть как-то поддержать разговор:

— А это Ангус и Горди.

Масимо подошел ближе к котам и говорит с улыбкой:

— Какие забавные.

Тут Ангус замер и в упор уставился на Масимо, я даже заволновалась — а вдруг коты этой породы не любят итальянцев? И Гордон тоже сел и стал смотреть на Масимо. Сидят и смотрят, высунув язычки. Два кота идиота.

Что варится в их бедных головках?

Вконец расстроенная, я говорю:

— Ну, я пойду, а то больно холодно. Спасибо за приятный вечер.

— Ну да. Ciao.

Масимо завел скутер, забрался на него, потом снова слез и подошел ко мне:

— Спасибо тебе, Джорджия. — Он приблизил свое лицо к моему, и я подумала: «Да, да! Сейчас он меня поцелует! Наконец-то!»

Он меня и впрямь поцеловал. Как маленькую. Просто коснулся губами моих губ. Безо всякого участия языка или рук. Чмокнул, и все.

— Ну, пока.

И уехал.

Полночь

Я так устала! Во имя ночной рубашки Ричарда Аттенборо[67] — что все это значит?

Суббота, 30 апреля

10.00

Глазам своим не верю. В кругу папиных друзей — психмобильная истерия: еще двое купили себе трехколесные «Робин Релайант» и устроили сходку у нас перед домом. Стоят и обсуждают колеса, прилепленные красные носы и прочее. Я сижу в комнате и жду, когда они уберутся на свое клоунское ралли, чтобы спокойно погрустить.

10.30

Мутти поднялась ко мне, чтобы перед уходом чмокнуть меня в щечку. Я зарылась головой в подушку, а мама и говорит:

— Ладно, тогда я поцелую подушку.

— Ррр... — рычу я.

— Мы вернемся часам к восьми, — говорит мама. — Обязательно поешь, не хватай что попало, вроде чипсов с джемом. Да, кстати, этот итальянский мальчик — очень даже.

О боже, она что, глаз на него положила?

11.00

Смотрю сквозь щелочку меж занавесок, как отчаливает кавалькада психмобилей.

А потом еще родители удивляются, что мы их стыдимся. Возьмите хотя бы моих: вати — в кожаных штанах и пиджаке, в летном шлеме и мотоциклетных очках. Мутти — в кожаной юбке и кожаных сапогах-ботфортах, ну вылитая проститутка. А папа — ее сутенер...

Вчера Либби устроила родителям сцену, потому что тоже хочет на ралли. Она своего добилась. Едет не только она, но и Горди с Ангусом. Либби сидит с котами на заднем сиденье, и все трое — в мотоциклетных очках! Я угораю!

Вот откуда у Либби такая власть надо всеми? Ведь Ангус — это мой кот, мой. Еще вчера вечером он лежал на мне и урчал, успокаивал меня. Я надеялась, что он останется со мной — я даже встала в полдевятого, чтобы покормить его.