И тут я увидела чудовище

Столько повозок...

Из-за меня?...

***

Вернувшись, я опять обнаружила около своей двери отца. Облокотившись на подоконник окна напротив, он стоял, невидяще глядя вперёд. Девочка Кларисса испуганно глянула на родительскую фигуру через замочную скважину. Внутри струной натянулось и тренькнуло детское, нерешенное. Я прибавила шагу, намереваясь молча пройти мимо, но слова Ингренса приливом затопили память.

Ты ведь не попыталась дать отпор отцу.

Я глубоко вздохнула.

— Не уходи, пожалуйста, — задержав Агарта, я медленно подошла к отцу. Ворон тактично отвернулся, для вида отступив на несколько шагов, но оставаясь в поле зрения.

В присутствии отца я всегда ощущала себя маленькой, глупой, слабой, неуверенной... Наверное, так оно и было. Он всегда был для меня самым сильным, самым лучшим. Его слова весили больше моих, мысли оказывались умнее моих, знания — глубже. Добиться его одобрения и похвалы казалось первоочередным... когда-то. А сейчас?

Глупо было бы отрицать. Да. Конечно и сейчас — он слишком важен.

Прижимая свои рисунки к груди, как щит, я встала рядом с отцом. Тоже посмотрела в окно. Надвигающийся вечер, выгнавший меня с площади, смыкался кольцом над всем городом.

— Прости, что тогда вышла из себя, папа, — выдохнула. — Я очень сожалею о своих словах. Особенно про ненависть. Это неправда.

Мы не разговаривали все три дня после моей односторонней истерики. О ней даже не хотелось вспоминать — было стыдно до душноты. Топанье ногами, крики, слезы, обвинения...Поведение маленькой девочки, которой не дали игрушку.

Отец молча кивнул, держа сложенные руки на груди. К его чести он тогда не обронил ни слова, да и сейчас не стал попрекать меня за прошлый эпизод. Здесь мы были в расчете. Я тоже не припоминала ему поведение на смотре. Драконы живут слишком долго. Если мы не будем прощать друг другу ежегодные мелкие обиды, через сто лет рядом не останется ни души.

— Я тебя очень люблю, ты знаешь? — по детской привычке я опустила глаза вниз, гипнотизируя носки ботинок.

— Ты давно это не говорила, — он, наконец, ответил. Но голос звучал с улыбкой — смягчился.

— Давно? — я порылась в памяти. В детстве мне казалось, что если не сказать «я тебя люблю» раз в день, родители забудут, что любят. Я очень боялась их нелюбви, поэтому напоминала о себе каждый день. Порой с утра, сразу как проснусь, вскакивала с кровати, влетала в спальню и громко — так надежнее — отбарабанивала в ухо мирно спящему отцу: «Я тебя люблю!». Затем бежала к маме. Та привычка давно сошла на «нет», осев во мне туманным полупрозрачным воспоминанием, которое вдруг всколыхнулось сейчас.

— Да, — кивнул. — В последний раз написала — в письме своем прощальном. До этого — даже не помню.

Я вспомнила письмо о неизбежности. Кажется, тысяча дней прошло с того момента.

— Наивно было думать, что ты примешь мое решение в письменном виде...

— Наивно, — подвердил.

— Надо было сказать лично... — чуть улыбнулась я, уже прямо глядя в голубые глаза, так похожие на мои.

— Я очень люблю тебя, — повторила. — Спасибо тебе за заботу, за защиту. Знаю, ты тоже любишь.

Я тронула сильную загорелую руку со светлыми волосками на фалангах. Когда-то мы каждый день купались в реке, он носил меня на этих руках в воду, а я визжала в голос. Отец погладил меня по щеке. Я и сейчас ощущала себя перед ним девочкой. Почти что... Кое-что все-таки изменилось.

— Если мне нужна будет твоя помощь, я обязательно позову. Теперь уходи, папа. Отдохни. Дальше я сама. Хорошо?

Я старалась говорить и мягко, и твердо, мысленно умоляя, чтобы он понял. На отца моя речь впечатления не произвела.

— Хах! — он не сдержал смешка. Демонстративно закатив глаза, не сдвинулся с места, глядя на меня сверху вниз уже снисходительно. Он опять сложил руки на груди. Я знала этот жест: он означал, что теперь отец не отойдет уже принципиально.

— Клари, — тон был тот самый, отцовский, учительский; тон взрослого, разговаривающего с ребенком. — Я не уйду. Ты моя дочь...

— ...взрослая дочь.

— Он убийца, Клари.

— Он делает, что может, папа. Как и ты. Как и я. Сейчас дело не в нем, — я не повысила голос, хотя очень хотелось. — Пожалуйста, не стой около моей двери, не надо меня охранять, нет смысла. Уходи, очень тебя прошу.

— Иди в свою комнату, Клари, — устало выдохнул отец. Он показал мне на дверь и снова отвернулся к окну.

«Иди в свою комнату?»

Теперь настала моя очередь говорить «хах».

— Ты пропустил последние сто лет... Я уже не маленькая девочка, — горько заключила я, и повернулась к белому Ворону, спина которого все еще маячила шагов за двадцать.

Пусть я не королева, но я — жена короля. А у жены короля побольше прав, чем у отца жены короля.

— Агарт. Пожалуйста, сделай так, чтобы около моей двери никто не стоял. И... найди лорду Арсинию хорошую комнату в другом крыле, подальше отсюда, — я старалась, чтобы голос звучал твердо, хотя внутренне скорчилась от страха. — Если леди Ровена пожелает быть с мужем, устрой ее с ним.

Страшно было до позеленения. Я не была до конца уверена, что Агарт послушается. С замиранием сердца ждала, что королевский советник отрицательно покачает головой, осторожно скажет, что я не имею права, что он не может исполнить мой приказ, а я буду бессильно стоять перед ним, отцом и покрываться пятнами.

Агарт действительно качнул головой. Согласно. А затем обратил красноватые глаза на отца.

— Как скажете, леди, — он говорил очень вежливо. — Лорд Арсиний, со всем моим глубочайшим уважением, вы предпочитаете отступить самостоятельно или требуется помощь стражи?

— Кларисса! — возмущенно прогрохотал отец, от неожиданности разводя руками. — Это еще что за выходки?!

— Мои... — выдохнула я, ощущая как меня накрывает облако небывалой, нечувствованной прежде свободы. — И моя дверь. Моя жизнь. Мой выбор. Мой муж. Я не нуждаюсь в присмотре. Если понадобится, я сама выберу охрану. И жизнь. И смерть. Хватит, папа. Хватит.

Кажется, только в этот момент я разорвала пуповину.

Глава 27. Тридцать четвертый день замужем