И ты познаешь любовь

Однажды, поддавшись общему веселью, Маша не выдержала и запела:

Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза.И поет мне в землянке гармонь,Про улыбку твою и глаза.

Мишка-гармонист тряхнул чубом, и его пальцы виртуозно забегали по клавишам музыкального инструмента. Молодежь сразу же притихла, а Маша, зардевшись, обхватила руками колени и продолжила песню уже под звуки гармони. Она пела и мысленно предавалась воспоминаниям о прошедшей фронтовой жизни. Григорий стоял у молоденькой березки и с нескрываемым любопытством наблюдал за девушкой, точно видел ее впервые. В его взгляде было столько восхищения и неподдельного интереса, что Маша мгновенно почувствовала себя счастливой, совершенно счастливой.

– А у тебя красивый голос и ты замечательно поешь, – похвалил Григорий Машу, когда они возвращались домой после «улицы».

Глядя на девушку, он улыбнулся ей той обворожительной улыбкой, какой мог улыбаться только он. От сказанных слов Маша вся встрепенулась и, поддавшись голосу страсти, стремительно прильнула к Григорию. Обжигая дыханием и страстным объятием, она почти лишила его воли. Григорий хотел отстранить девушку, но не мог. Маша с силой прижалась к нему, впилась в губы и он, почти безвольный, ответил ей на поцелуй. Лицо Маши залилось краской, а глаза вспыхнули, как яркие огоньки в ночи. Ее любовь к Григорию была велика, и она уже не могла таить ее глубоко в сердце.

– Гришенька, Гришенька… – в любовном экстазе шептала Маша, не в силах оторваться от сильного молодого тела Орлова.

Безумство овладело ею, затуманило разум и сломило волю. Маша жаждала страстных поцелуев, волнующих и пусть даже постыдных ласк. Однако Григорий быстро пришел в себя и решительно отстранил девушку. Его губы слегка дрогнули, черты лица приобрели ледяную суровость.

– Маша, прошу тебя… не надо.

Маша, приоткрыв рот, с секунду смотрела на Григория, потом, не говоря ни слова, повернулась и пошла к дому Светловых. Она не помнила, как очутилась в своей комнате. Бросившись на постель, Маша вцепилась зубами в наволочку, пытаясь изо всех сил не разрыдаться.

После этого случая в ее наивной душе воцарилось убеждение, что теперь Григорий не сможет относиться к ней, как прежде, по-дружески. Поцелуй, страстный, безумный… Ведь должен же он что-то значить для него! Но на поверку все было иначе. Григорий вдруг стал избегать девушку. Единственным местом, где молодые люди могли встретиться, была «улица». Но и туда Григорий стал наведываться от случая к случаю. Маша совсем загрустила. Любовь, дарующая людям радость и наслаждение, не имела ничего общего с любовью Маши, любовью безответной. Потребность видеть Григория каждый день была ей необходима так же, как потребность дышать. Она не в силах была жить без своего любимого, и от этого лишилась сна, аппетита, похудела и еще больше подурнела. Девушка в полной мере познала боль разочарования в любви, отчего и жить-то не хотелось, если бы не работа. Только на работе она чувствовала себя нужным и полезным человеком.

Больница, в которую устроилась работать Маша, была расположена в поселке городского типа Мураши, что в трех километрах от деревни Озерки. Поселок и деревню соединяла грунтовая дорога, вдоль которой тянулась посадка белой акации. Маша выходила из дома за полтора часа до начала работы, чтобы у нее было время подумать за время пути о своей жизни, складывавшейся не так, как она мечтала.

Руководил больницей главный врач Виктор Макарович Большой. Это был сорокалетний мужчина щуплого телосложения, невысокого роста, с темными, гладко зачесанными назад волосами, слегка поседевшими на висках. Виктор Макарович с радостью принял Машу на работу. Больница всегда испытывала потребность в квалифицированных кадрах, а тут – хирургическая медсестра, прошедшая войну с первых и до последних дней. Так сложилась судьба, что главврач не был на войне, хотя неоднократно подавал заявления с просьбой отправить его на фронт. В первые дни войны ему отказали в просьбе, посчитав, что он больше принесет пользы, если останется работать в своей поселковой больнице (русские вой ска при отступлении несли большой урон в живой силе), а затем пришли немецкие оккупанты, установившие ненавистный режим, просуществовавший до 1944 года. В годы оккупации главврач пережил ужасную трагедию, оправиться от которой так до конца и не смог. Маше об этом под большим секретом рассказала Кира Александровна Морозова, работавшая в больнице кастеляншей.

У Виктора Макаровича была жена и двое детей тринадцати и четырнадцати лет. Однажды группа комсомольцев-активистов казнила славившегося своей жестокостью полицая Козленко, повесив его прямо перед собственным домом. В ответ немцы жестоко расправились с местным населением. Они выгнали из домов, расположенных на окраине, женщин, стариков и детей, заперли их в амбаре и подожгли. Всего было сожжено пятьдесят человек, среди которых жена и дети главного врача. Виктор Макарович уцелел чудом. В самый последний момент, когда двери амбара закрывали на засов, за него вступился перед немецким полковником староста Масалкин, который до революции был преуспевающим купцом, а после – серым неприметным работником. В свое время главврач вылечил его единственную шестнадцатилетнюю дочь, которая долгие годы была прикована к постели. После нескольких операций она поправилась и снова смогла ходить. Какой-никакой, но Масалкин не забыл, чем был обязан Виктору Макаровичу, и за добро отплатил добром. Однако немцы подарили жизнь Большому не ради акта милосердия, а после того как староста заверил их, что Виктор Макарович – талантливый хирург и смог бы принести Германии больше пользы живой, чем мертвый. Но русский врач категорически отказался работать на немцев, за что был жестоко избит, а затем кастрирован.

Кирилл Сергеевич Потоцкий – седой, как лунь, с длинным мясистым носом – появился в больнице то ли в 1916 году, то ли в 1917-м. Потоцкий был фельдшером, правда, фельдшером неплохим, способным самостоятельно провести несложные операции. Но он старался этим не заниматься, а предпочитал ассистировать на операциях главврачу, перед талантом которого благоговел. О личной жизни Кирилла Сергеевича было мало что известно, поскольку от природы он был молчалив.

Кроме того, в больнице работали еще несколько сотрудников: сестры Дерюгины Верочка и Шурочка, исполнявшие обязанности медсестер, и две санитарки – Козлова Вероника Владимировна и Алексеева Дорофея Николаевна.

Маша проработала почти месяц в больнице, когда произошел трагический случай. День был воскресный. Примечательно, что в именно в этот день главврач впервые за долгие месяцы решил устроить себе выходной. Накопилось много работы по дому, да и потом… Приснился ему сон. Жена и дети, нарядные и улыбающиеся, шли ему навстречу по цветущему лугу. Он ускорил шаг, потом побежал… Еще мгновение, и Виктор Макарович заключит их в объятия, но вдруг милые образы развеялись, словно дым, и он проснулся. Наутро главврач решил в ближайшее воскресенье обязательно пойти на кладбище и навестить могилы жены и детей.

В девять часов утра Маша была уже в больнице. Дорофея Николаевна старательно мыла полы в коридоре, забывая споласкивать половую тряпку в ведре с водой, отчего весь пол был в грязных разводах. Маша покачала головой, но промолчала. Кивнув санитарке в знак приветствия, она проследовала в ординаторскую. Кирилл Сергеевич был уже на рабочем месте и каллиграфическим почерком старательно заполнял историю болезни Медынской, которую планировали выписать через несколько дней.

– Кирилл Сергеевич, доброе утро, – приветливо поздоровалась Маша с Потоцким, подошла к окну и распахнула его настежь. – День сегодня будет замечательный. Ну, а как у нас дела? Шурочка уже пришла?

– Дела, дела… – Потоцкий поднял голову и почесал затылок. – Шурочка? Ах да, Шурочка… Нет, она еще не пришла. Машенька, голубушка, вы же знаете… – Потоцкий не успел закончить фразу, как раздался невероятный по силе взрыв, потом еще и еще.

Стекла сильно зазвенели, входная дверь с шумом открылась.

– Кирилл Сергеевич, что это? – воскликнула Маша и, выглянув в окно, с тревогой оглядела местность.

Перед ней была липовая аллея, справа – убогие жилые дома, а за ними тянулись колхозные поля.

– Прямо как на войне. Нет, правда… Такое впечатление, что взорвалась противотанковая мина.

– Машенька, какой там взрыв, какая противотанковая мина… Глупости все это, – возразил Потоцкий и с невозмутимым видом продолжил работу.

– Слыхали? – в комнату заглянула Дорофея Николаевна. – Мальчишки, вот шалопаи… Затеяли войну… В шестой и седьмой палате оконных стекол как не бывало.

– Дорофея Николаевна, вы думаете, это мальчишки балуются? – засомневалась Маша.

– А кто же еще? Конечно, они, негодники. Узнать бы, кто именно, да рассказать все родителям. А те уж задали бы им трепки, – Дорофея Николаевна погрозила кулаком воображаемым мальчишкам и закрыла дверь.