И в горе, и в радости

Я прождала несколько часов, чтобы докторша, которая, казалось, была ненамного старше меня, осмотрела меня и подтвердила, что я действительно нахожусь в пределах окна фертильности, добавив: «Так сказать», и хихикнула.

В тот вечер я не приняла свои таблетки. Я не приняла их ни на следующий день, ни потом, я перестала принимать их вообще. Врач, которая мне их прописала, не уточняла, какой вред они могут причинить, она не говорила, как долго они «задержатся в системе». Но все, о чем я могла думать, это как она прошептала слово «эмбрион».

Так что я делала тест на беременность каждый день, пока не пришли месячные, убежденная, несмотря на меры предосторожности, которые я предприняла в процессе и после него, несмотря на все отрицательные тесты, что я вынашиваю извивающегося луноликого ребенка. Утром, когда начались месячные, я села на край ванны и почувствовала облегчение. Без лекарств я больше не была в эйфории. В депрессии я тоже не была: ни прежняя, ни новая. Я просто была.

* * *

Я рассказала Ингрид, что переспала с аспирантом, и не рассказала, что происходило со мной после этого, – чтобы она не смеялась и не решила, что у меня паранойя. Она сказала «вау». «Считай, что все твои пробелы обнаружены и заполнены». Когда она спросила, каково это в первый раз, я ответила так, чтобы это показалось чем-то великолепным, потому что, по ее словам, она активно искала, чем бы заполнить собственные пробелы.

* * *

После поздно оконченной учебы я устроилась на работу в журнала «Вог», потому что они запускали веб-сайт, а в своем резюме я указала, что не только дипломированный философ, но еще и на «ты» с интернетом. Ингрид сказала, что я получила работу, потому что высокая.

За день до выхода я пошла в магазин «Уотерстоунз» на Кенсингтон-Хай-стрит, нашла книгу по HTML и стала читать ее прямо между стеллажей книжного, потому что обложка была такого агрессивного оттенка желтого, что мысль об обладании ею была невыносима. Она была ужасно сложная, я разозлилась и ушла.

Мы – я и еще одна девушка, которая делала веб-сайт, – сидели далеко от ребят из журнала, но неестественно близко друг к другу в отсеке, сделанном из стеллажей. Как выяснилось, мы обе очень не хотели беспокоить друг друга, поэтому я придумала, как совершенно бесшумно съесть яблоко – разрезать его на шестнадцать ломтиков и держать каждый кусок во рту, пока он не растворится, как вафля, а она всякий раз, когда звонил ее телефон, бросалась к трубке, поднимала ее на дюйм и опускала обратно, чтобы та перестала звонить. Нам звонить не могли, потому что никто не знал, где мы сидим. Мы стали называть наш отсек загоном для телят.

За первые шесть месяцев работы я потеряла почти двенадцать килограммов. Ингрид говорила, что я выгляжу просто потрясающе, и нельзя ли найти местечко в «Вог» и для нее. Это произошло не намеренно – мне сказали, что так случалось со всеми, словно подсознательно мы готовились к тому дню, когда придем и обнаружим, что все двери изменились таким образом, что только девушки с одобренными параметрами смогут пройти сквозь них. Как корзины для багажа в аэропортах: сюда должна уместиться ручная кладь.

Мне там очень нравилось. Я работала там до тех пор, пока не стало ясно, что я вовсе не на «ты» с интернетом, и меня перевели вниз, в журнал, посвященный дизайну интерьеров, где я изящно писала про стулья и очень мало говорила. Ингрид утверждает, что с тех пор, благодаря тяжелому труду и упорству, я неуклонно двигалась вниз по карьерной лестнице.

После школьных экзаменов Ингрид закончила первый курс по специальности «маркетинг» в каком-то региональном университете, что, по ее словам, сделало ее глупее, чем она была вначале, а затем вернулась в Лондон и стала агентом по подбору моделей. Она уволилась, как только забеременела, и больше не вернулась на работу, потому что, по ее словам, она не заинтересована платить деньги няне ради того, чтобы проводить по девять часов в день, рассматривая шестнадцатилетних восточноевропейских подростков с отрицательным индексом массы тела.

* * *

Однажды в отпуске я начала читать «Деньги»; первые тридцать страниц, пока не вспомнила, что не понимаю Мартина Эмиса. Главный герой книги – заядлый курильщик. Он говорит: «Я и закурил очередную сигарету. За исключением особо оговоренных случаев, я всегда курю очередную сигарету» [4] .

За исключением отдельно оговоренных случаев, на протяжении третьего и большей части четвертого десятилетия моей жизни у меня была депрессия легкой, умеренной, тяжелой степени в течение недели, двух недель, полугода, целого года.

4

Пер. А. Б. Гузмана

В свой двадцать первый день рождения я завела дневник. Я думала, что пишу в основном о своей жизни. Он все еще у меня: он похож на дневник, который тебе велит вести психиатр, чтобы записывать, когда ты находишься в депрессии, выходишь из депрессии или ожидаешь обострения депрессии. То есть всегда. Это единственное, о чем я когда-либо писала. Но промежутки между ними были достаточно длинными, поэтому я думала о каждом эпизоде как о чем-то отдельном, со своей конкретной неочевидной причиной, даже если в большинстве случаев мне было трудно ее выяснить.

После каждого эпизода я считала, что больше это не повторится. А когда повторялось, я шла к другому врачу и собирала диагнозы, как коллекционер. Таблетки превращались в комбинации таблеток, разработанные специалистами. Они говорили о настройке и корректировке; была очень популярна фраза «метод проб и ошибок». Наблюдая, как я измельчаю кучу таблеток и капсул в миске, Ингрид, которая была со мной на кухне и готовила завтрак, сказала: «Выглядит очень сытно» – и спросила, не хочу ли я залить их молоком.

Эти смеси меня пугали. Я ненавидела коробочки в шкафчике в ванной, смятые, наполовину использованные блистеры и обрывки фольги в раковине, ощущение, что капсулы не растворяются в горле. Но я пила все, что мне давали. И прекращала, если от них чувствовала себя хуже или потому, что чувствовала себя лучше. В основном я чувствовала себя неизменно.

Вот почему в конце концов я перестала принимать любые лекарства и посещать так много врачей, а потом – вообще всех врачей очень надолго, и почему окружающие: мои родители, Ингрид и позже Патрик – согласились с моим собственным диагнозом, что я сложная и слишком чувствительная, и почему никто не задумался, не являются ли эти эпизоды отдельными бусинками на одной длинной нити.

В первый раз я вышла замуж за человека по имени Джонатан Стронг. Он был арт-дилером со специализацией в пасторальном искусстве и покупал его для олигархов. Мне исполнилось двадцать пять, я все еще была в весе времен «Вог», когда встретила его на летней вечеринке, которую устроил издатель «Мира интерьеров». Его первое имя было Перегрин, ему было около шестидесяти, он был седовлас и в плане гардероба неравнодушен к бархату. В офисе поговаривали, что на всех компьютерах в «Татлер» его фамилии присвоено сочетание горячих клавиш – так часто она появлялась на страницах светской хроники. Как только он узнал, что моя мать – скульптор Силия Барри, он пригласил меня на обед, потому что, хоть работы моей матери его не трогали, за исключением тех случаев, когда они его активно отталкивали, его интересовали художники и искусство, красота и безумие, и он решил, что я буду интересна во всех четырех аспектах.