И восходит луна

А потом Маделин вдруг сказала неожиданно зло, жестко:

– Я была шлюхой, как моя мать. Они действительно забрали Джэйреми с собой, и это того стоило. Я боялась, что Дайлан передумает. Когда он в первый раз прикоснулся ко мне своим щупальцем, я думала, я умру. Когда он в первый раз прошелся плеткой по моей спине, я думала, что не смогу с этим жить. Он называл меня богиней, он заботился обо мне и брате. Впервые у меня был кто-то, кто был рядом со мной и кого волновало то, что волнует меня. Он был для меня всем, и он причинял мне боль. Я его ненавидела и любила.

Маделин закурила очередную сигарету, Грайс уже сбилась со счета.

– Я сказала ему, что хочу стать актрисой. Стоило мне только заикнуться об этом, и я стала. У меня появилось все: поддельные документы, поддельная жизнь, звездные роли, фотосъемки и интервью. Я думала, будто держу его в своих руках. Я думала, что Дайлан - в моей власти. Такой взбалмошный и эмоциональный, что мне стоило им манипулировать. Я позволяла ему делать все с моим телом, в отместку я творила ужасные вещи с его сердцем. Это было прекрасно. Я нашла в этом свою прелесть. Во всем можно ее найти, я тебя уверяю.

– То есть, эта история со счастливым концом?

Маделин засмеялась, и смех этот оказался неожиданно резким.

– У этой истории нет конца, детка. Но став взрослее, я поняла, что это Дайлан получил меня всю. Его власть надо мной абсолютна, потому как ему принадлежит Джэйреми. И он знал, что совершая это доброе дело, навсегда привяжет меня к себе.

– Он не разрешает его забрать?

– Нет. Джэйреми там хорошо. Я могу бывать у него, сколько захочу. Более того, это лучшее место для Джэйреми. Что бы я делала, ухаживая за ним сама? Я ведь по полгода на съемках. Всех все устраивает, всем хорошо. Только мне стоит очень хорошо думать в случае, если я захочу сбежать.

У Грайс не укладывалось в голове, как Дайлан, такой добрый, такой понимающий, мог шантажировать Маделин ее братом. Мог расставить для нее такой хитроумный капкан.

– Я правда была маленькой и глупой, - махнула рукой Маделин.
– Вот и попалась.

– Ты не любишь его?
– с грустью спросила Грайс. Маделин снова засмеялась, на этот раз нежно.

– Ты глупый ребенок, хотя на два года старше меня. Люблю до безумия. Никого так не полюблю, как его. Но если бы я могла, с радостью бы его убила.

Этот уровень отношений был для Грайс недоступен. Она рассеянно кивнула.

– Не понимаешь, - сказала Маделин.
– Ну и не надо. Хорошие девочки о таком никогда и ничего не поймут.

И впервые слова "хорошая девочка" из уст Маделин прозвучали не оскорбительно. Грайс уловила в них оттенок зависти.

– Ты ненавидишь себя?
– вдруг спросила Грайс. Это чувство было ей хорошо знакомо. Она была рада, что, наконец, уловила в них с Маделин что-то общее, что-то, о чем Грайс могла говорить тоже.

Красивые, красные губы Маделин растянулись в совершенной улыбке.

– Я люблю свое тело, - сказала она.
– Я люблю свои стремления. Я люблю свой талант. Я люблю свой голос. Я люблю свой ум. Я люблю свою злость. Но я ненавижу ту глупую, рыдавшую в подушку девчонку.

Грайс никогда не любила и не ненавидела так, как Маделин. Вся ее жизнь была размеренной, спокойной, даже ее проблемы были надуманными, а вот в Маделин все было настоящее. Как могло быть, что в такой лживой женщине поместилось столько настоящих чувств. А в Грайс, которая всегда старалась говорить правду, ни единого настоящего чувства не было.

Они съехали с дороги к туману, стелющемуся с реки. Навигатор показывал, что они почти приехали. В резком, болезненном свете фар, Грайс рассмотрела машину Дайлана. Они подъехали к поросшему, замусоренному, одичавшему берегу реки Харлем. Грайс увидела одинокие товарные вагоны, выглядевшие, как забытая мальчишкой часть игрушечной железной дороги. Наверняка, в них спали бездомные. Грайс об этом читала. В ее родной Юэте бездомных не было, до того там была размеренная жизнь, что всякий, кто не вписывался в нее, вынужден был уезжать как можно скорее. Нэй-Йарк нравился Грайс этой свободой быть кем хочешь, даже неудачником.

Мост был длинный и узкий, пешеходный. Железная конструкция с неизмеримым количеством металлических балок, такая надежная, такая высокая. С другой стороны от железной дороги Грайс видела близко посаженные к берегу многоквартирные дома.

Маделин сказала:

– А знаешь к чему я это все вспомнила?

– Нет, - осторожно сказала Грайс.
– Понятия не имею.

Маделин указала на один из домов поблизости - безликую серую коробку.

– Тут я родилась.

Высокие билборды призывали просто действовать с кроссовками "Найк" и любить фастфуд "Макдональдс". Уродливый клоун требовал попробовать новый бургер в ближайшем ресторане.

Дайлан стоял почти у самой воды. Вода была грязная, в свете работающих фар была отчетливо видна бензиновая пленка. Пропавшая река, в которую долгое время сливали химические отходы. А из реки Харлем, все попадало в Ист-Ривер и Гудзон. Пропавшая река, и город пропавший. Здесь это чувствовалось особенно. Сильный, явственный запах грязной земли, мусор, плывущий в мутном течении, далекий шум машин, искривленные деревья. Берег был усеян банками от «Кока-колы» и пива. Грайс захотелось бежать отсюда, как можно дальше. Бежать туда, где Нэй-Йарк яркий, усеянный желтыми такси и дорогими магазинами, быстрый, богатый. Здесь же, в Харлеме, был какой-то отмерший, некротический кусок. И теперь он навсегда отпечатался в голове Грайс, как часть ее города, так резко контрастирующая с Манхэйттеном, где она жила. Ей стало жутко, будто эта унылая грязь могла передаваться дальше, как болезнь. Будто ее Манхэйттен с небоскребами был в опасности, потому что кто-то здесь, в Харлеме, был несчастен.

– О, - сказал он.
– Дамы. Как дела?

Он не оборачивался к ним. Взгляд его был устремлен в темноту и вверх. Сначала Грайс не поняла, на что он смотрит. Но потом глаза привыкли к темноте, и Грайс увидела силуэт.

Он возвышался надо всем. Грайс узнала его безошибочно - он был такой белый, что светился в темноте. Кайстофер раскачивался, стоя на парапете над глубокой, широкой рекой.

Дайлан крикнул:

– Братишка, слезай!

И до Грайс донесся голос Кайстофера, громкий, задорный:

– А если я не хочу?

– Хочешь! А то завтра очень пожалеешь об этом.

– Если завтра наступит. У меня закончились лимонные леденцы, и я понял, что больше не хочу жить!

С высоты его голос доносился урывками, но слова оставались различимы.

– Тебе еще есть, зачем жить, брат!
– Дайлан приложил руку к сердцу. Выглядело так, будто они играли друг с другом. Будто все происходящее было старой доброй шуткой. Но подойдя чуть ближе, Грайс увидела, что лицо у Дайлана серьезное, бледное, очень взволнованное. Голос, впрочем, оставался веселым.