И восходит луна

– Ты не будешь спать, пока не выпьешь.

Ионатан говорил с Аймили, будто с больным ребенком, нежно и непреклонно. Она заплакала еще горше. А потом открыла рот, и в кадре показалась рука Ионатана. Он протягивал ей ложку с какой-то жидкостью.

– Горько, - сказала Аймили. А потом заплакала:

– Сейчас будет страшно.

– Будет, - сказал Ионатан.
– Кто моя сильная девочка?

Некоторое время Аймили продолжала плакать, а потом с воплем указала куда-то на стену.

– Там! Там!

– Я ничего не вижу, - сказал Ионатан. И снова наступила темнота. Лента была склеена как-то нарочито плохо, Грайс смотрела на темноту около двух минут, хотя бегунок показывал, что видео воспроизводится. А потом она увидела Олайви, играющую на фортепьяно. На Олайви было красивое вечернее платье, бархатно-синее, и жемчужная нить, придававшая ей взрослое изящество. Руки Олайви плясали над фортепьяно, она играла что-то узнаваемое, классическое, но Грайс никак не могла вспомнить, что. Когда Олайви закончила, она откинула длинные косы за спину, сказала:

– Благодарю.

И раздался гром аплодисментов. Грайс услышала голос Дайлана, он восторженно требовал исполнить что-нибудь на бис.

– Ты умница, Олайви. Я так горжусь тобой, - говорил Ионатан. Его голос был слышен ярче всего - он держал камеру.

– Спасибо, папа. Это очень приятно, - сдержанно сказала Олайви.
– Мы могли бы посидеть здесь, все впятером. Как ты смотришь на это?

Олайви говорила притворно безразличным тоном, но глаза у нее были грустные, отчаянные. Маленькая Аймили рванулась вперед и обняла ее. Олайви неловко погладила сестру по голове. Кайстофер сказал:

– Разве от этого будет вред, папа?

– Будет, - убежденно сказал Ионатан.
– Большое спасибо, Олайви. Увидимся в следующем году.

Снова темнота, а потом - оглушительный свет. Грайс поморщилась. Настольная лампа засвечивала глаз камеры, так что сначала почти ничего не было видно, потом чья-то рука отодвинула лампу в сторону.

– Извини, котенок, засвечивает, - пояснил Ионатан. Теперь Олайви было видно. Она сидела у окна, смотрела на улицу.

– Что там?

– Ничего.

Камера прошествовала к окну, и теперь Грайс видела, что фонарь во дворе освещал надпись мелом "сестричка, я тебя люблю". Качество было недостаточно хорошим, чтобы определить, хотя бы примерно, чей это был почерк.

– Довольна?
– спросил Ионатан.

– Не понимаю, о чем ты, отец, - сказала Олайви. Голос у нее был холодный, сдержанный. Весь разговор ее будто бы не волновал, ничего не осталось от того отчаяния, которым горели ее глаза, когда она спрашивала, могут ли они еще посидеть все вместе.

– Ты хочешь выйти?

– Нет, - сказала Олайви.
– Все в порядке.

– Ты же знаешь, что прежде, чем я выпущу тебя отсюда, ты должна сама найти способ. Ты достигнешь чего-то, и более не будешь нуждаться в моем разрешении.

– Я стараюсь.

– И как продвигается?

– Не скажу.

В этот момент Грайс услышала, как открывается дверь. Она снова быстро закрыла крышку от ноутбука.

– Да мать твою, Грайс, ты вообще еще чем-нибудь занимаешься?

– Нет. То есть, да. То есть, не важно.

Ноар стоял на пороге, он облокотился о косяк двери, в зубах у него была сигарета. На нем было пальто.

– Собирайся. Мы все-таки пойдем к ним сегодня. Они звонили мне два раза. Говорят, сегодня особенный день. Мы с Аймили и Лаисом там нужны. Не в качестве нас, разумеется. И ты пойдешь.

– Ура!
– Грайс вскочила со стула. Ноар отшатнулся.

– Опять чокнулась!

Но Грайс сказала только:

– Жди меня через пять минут в коридоре!

Ее переполняла энергия, она плескалась внутри, будто невидимое, бурное море.

В машине Грайс спросила:

– А почему ты уже не арестуешь их?

– Потому что пока мы с ребятами тусим с неудачниками из гетто или вроде того. Они еще не сделали ничего криминального. Или не прокололись. Но мы хотим выйти через них на тех, кто делает.

Ноар нахмурился:

– Ты чего такая веселая?

Грайс улыбнулась.

– Я хочу помочь тебе! Я ведь твоя сестра! Как мало времени мы проводим вместе.

– Ты меня пугаешь!

Грайс нащупала в кармане ключ. Она решила не расставаться с ним. Диск она вытащила, уложила обратно и закрыла. Грайс решила, что обязательно досмотрит его. Завтра вернется Кайстофер, однако будет новая полная луна, и он снова уйдет.

Настроение у Грайс было потрясающее, руки у нее тряслись, а глаза, судя по быстрому взгляду в зеркало заднего вида, блестели.

– Ты странная, - сказал Ноар.

– А куда мы едем?
– спросила Грайс. Ее бросало то в черное отчаяние, то в радость и вдохновение от любого действия.

– За Аймили. Будем ее умолять. Лаис сказал, они в рок-н-ролльном клубе, отжигают в окружении бородатой хипстоты.

– О.

– Это цитата.

Рок-н-ролльный клуб с простецкой винтажной вывеской красного неона, располагался на окраине Нэй-Йарка, в Браклине. Люди курили у выхода, кто-то пах дешевым пивом, кто-то оглушительно смеялся. Люди здесь были очень разные, от хипстеров в одежде, стилизованной под пятидесятые до мужчин и женщин старшего возраста, решивших, вероятно, вспомнить дни своей молодости. Грайс прошла вслед за Ноаром по заплеванной лестнице.

Зал оказался неожиданно большой, Грайс увидела стертый паркет, столики в углу, яркое освещение. Теперь в клубах обычно приглушают свет, но здесь все говорило о тех далеких временах, когда люди не стеснялись танцевать.

Для Грайс, в отличии от жителей Нэй-Йарка, все эти просторные залы, яркий свет, не были экзотикой. Там, где она родилась, клубы так и выглядят с того времени, как президент Трумен оставил свой пост.

Сейчас танцпол был в распоряжении Аймили и Лаиса. Громко играла "Прощай, мисс эмериканский пирог". Лаис кружил Аймили, и она крепко обнимала его, полностью отдаваясь танцу. Они кружились и пели.

– Я знаю, что ты влюбилась в него, ведь я видел, как вы отплясываете в спортзале!

Странное дело, они правда казались юношей и девушкой из далеких времен, когда музыка была простой и заводной, созданной для того, чтобы люди узнавали друг друга в дурацких танцах. И в то же время они были были одеты современно - вечные цветастые толстовки с героями мультфильмов и рваные джинсы Лаиса, шорты и длинная майка, за которой их почти не было видно, на Аймили. Они были вне времени, и они кричали: