И возмездие со мною (Человек боя)

Возле дома с визгом возились на траве двое ребятишек в одних трусиках, очевидно, дети Лидии Антон и Настя. Панкрат слез с мотоцикла, понаблюдал за их игрой и открыл калитку, вдруг ощутив странное волнение, будто перед прыжком с парашютом. Прислушался к себе, удивляясь реакции сердца на предполагаемую встречу с понравившейся ему женщиной, пробормотал про себя: «если вы мне откажете, я умру, — поклялся кавалер. Она отказала.

Через пятьдесят лет он умер»…

И в это время на крыльцо хаты вышла Лида, обеспокоенная остановкой мотоциклиста возле играющих детей. Она была в простенькой маечке, туго обтягивающей высокую грудь, и в спортивных мужских трусах. Ойкнула, узнав Панкрата, и юркнула в дом, тут же высунув голову в дверь:

— Извините, я сейчас…

Остолбенелый Воробьев расслабился,выдохнул воздух, застрявший в легких, и засмеялся от переполнявших его чувств. Ощущение было такое, будто он вернулся домой, где его давно ждали. Вспомнил о цветах, сбегал за ними к мотоциклу, и вовремя: Лидия вышла, уже переодетая в блузку и юбку.

Прикрикнула на детей:

— Ну-ка тише, башибузуки! Распищались.

Но было видно, что строгость она напустила на себя лишь для проформы, чтобы подчеркнуть свое отношение к детям.

Панкрат протянул ей букет, галантно поклонился.

— По-моему, я где-то вас видел, мадам. Вы случайно не артистка?

Лида засмеялась, взяла букет, прижала к лицу, вдыхая аромат цветов, бросила на гостя благодарно-изучающий взгляд.

— Спасибо, господин бывший майор. Проходите в хату, я как раз чай собралась пить. Мам, — позвала она, поворачивая голову.

Из сеней вышла седая женщина, удивительно похожая на Лидию фигурой, осанкой и лицом. На вид ей можно было дать не больше сорока лет, но седина прибавляла к возрасту еще лет десять.

— Мам, это Панкрат.

Воробьев поклонился.

— А это моя мама, Валентина Архиповна, — представила мать Лидия. — Мам, забери детей с улицы, пусть поиграют в саду, а мы почаевничаем в горнице.

— Проходи, мил человек, — низким голосом проговорила Валентина Архиповна, окидывая Панкрата одновременно понимающим, оценивающим и вопросительным взглядом. — Самовар уже готов, стол накрыт. Лид, ты уж сама поухаживай за гостем, а я к Василию Поликарповичу схожу, с детьми.

— Только не задерживайся, им спать скоро.

— Будь спокойна, лягут сами.

Еще раз посмотрев на Воробьева, мама Лиды забрала детей и ушла с ними в соседний дом.

— Хорошая у тебя мама, — сказал Панкрат.

— Не жалуюсь, — отозвалась Лида, смущенная тем, что мать фактически призналась в ожидании дочерью гостя. — Ну, что стоите, заходите в хату.

— Только руки помою.

Панкрат умылся под рукомойником, висящим во дворе, возле погреба, прошел в горницу, где на столе действительно попыхивал парком самовар и были расставлены чашки и блюдца для двух человек, стояли вазочки с сахаром, медом, вареньем, печеньем и воздушными пирожными с кремом, явно сработанными в домашних условиях. Оида уловила взгляд Воробьева, покраснела. Он понял, что не ошибся: его здесь ждали.

— Отлично! — потер он весело руки. — Давно не пил чай с медом и пирожными.

Они сели за стол, поглядывая друг на друга, не зная, о чем говорить, с чего начать, словно школьники на экзамене, потом встретились глазами и рассмеялись, чувствуя облегчение. В принципе, ничего особенного изрекать и не надо было, их чувственно-эмоциональные сферы уже соприкоснулись и приняли друг друга, а общение было уже делом вторым.

— Можно, я за тобой поухаживаю? — предложил Панкрат.

— Нет уж, ты гость, — серьезно возразила женщина, — в здешних обычаях не принято гостей понуждать. Может быть, поужинаешь? Есть щи, пельмени, питье — юрага, квас, молоко.

— Тащи пельмени, — подумав, махнул рукой Панкрат.

Лидия радостно и недоверчиво привстала.

— Только придется подождать несколько минут, пока я сварю пельмени в приспешне.

— Где?

— Здесь так называют кухню.

— А что такое юрага?

— Сыворотка, остается после сбитого масла.

— Неси.

Лида упорхнула из горницы, принесла из погреба кувшин с холодной юрагой — зеленоватобеловатопрозрачной жидкостью и снова убежала на кухню варить пельмени. Воробьев напился — сыворотка оказалась очень вкусной, зашел было в «приспешню» предложить помощь, но был выдворен и стал рассматривать семейные фотографии, развешанные по стенам горницы в рамочках под стеклом.

Через десять минут Лида принесла тарелку самодельных мельменей, литровую банку сметаны и стала смотреть, подперев кулачками подбородок, как гость уплетает ужин.

Панкрат ел с удовольствием, заставил ее рассказать историю семьи, кое-что сообщил о своей, потом они пили чай и беседовали так, будто были знакомы с детства, будто переступили некий порог, разделяющий обоих.

— Вот ты говоришь, что служил в спецвойсках…

— В разведке.

— Ну, все равно. Значит, воевал? Где? Или не пришлось?

— В принципе, я побывал везде: в Афганистане, в Чечне, в Абхазии, в Карабахе и в Таджикистане. Короче, во всех горячих точках СНГ. Но я не воевал. Разведка — совсем другое дело.

— Все равно это война. Ведь тебя же могли убить?

— Это да, сколько угодно, — согласился Панкрат.

— А где было страшней всего? Можешь рассказать какой-нибудь случай?

Воробьев мог припомнить не один такой случай, когда его запросто могли убить или ранить, но из страшных больше всего запомнился один эпизод в Таджикистане, когда обкурившийся наркотой таджикский боевик при передаче автобуса с женщинами и детьми вдруг выхватил гранату и заорал, вращая глазами:

— Взорву всех! Отойди! Взорву! — и сорвал чеку гранаты.

Автобус сопровождали спецназовцы ФСБ, Воробьев со своей группой оказался рядом с КПП, где происходила передача, случайно и в общем-то ни во что вмешиваться не собирался, да и угрожали не ему, а таджикским беженцам, соотечественникам «славного бойца революции», но в тот момент ему стало страшно. Не за себя — за женщин и детей. Терроризм в любом виде — явление подлое, гнусное и трусливое, и свободно жертвует женщинами, стариками и детьми. Этот боевик исключения не представлял.

— Как его зовут? — быстро спросил Панкрат у растерявшихся соратников боевика; на решение оставались секунды.

— Ахмад, — ответили ему.

Панкрат, одетый в такой же пятнистый наряд, что и остальные, бросил свой автомат подчиненному, достал сигареты, сунул одну в зубы и так с пачкой в руке направился к автобусу. В десяти шагах от орущего боевика окликнул его:

— Ахмад, закурить хочешь? Дай огоньку, а то спичек нет.

Черноволосый, лохматый, бородатый, давно не мывшийся «солдат оппозиции» замолчал, оглянулся, продолжая сжимать поднятую над головой гранату побелевшими пальцами. Панкрат, излучая дружелюбие, приближаясь к нему с виду неторопливыми шагами, протянул ему пачку сигарет.