Иафет в поисках отца

— Какое я принесу оправдание в суде? — думал я. — А людей самых виновных часто защищает опрятная на-ружность. Боже милосердый, кто бы из прежних моих знакомых мог вообразить себе это? Те, которые когда-то с таким удовольствием ловили мои поклоны, и женщины, которые улыбались мне так ласково, так приветливо, — кто из них мог бы вообразить год тому назад, что я, Иафет Ньюланд, буду в таком унижении? Но они теперь и не подумают, что я унизился, потому что стал поступать по правилам чести и имел твердость духа исполнить священную обязанность каждого честного гражданина. Что же делать? Что Богу угодно, то пусть будет со мною! А я теперь слишком мало забочусь о жизни. Но умереть смертью собаки, не отыскав отца своего… вот что ужасно! Боже, если бы он увидел своего сына в этом убежище преступников! Если бы он не оставил мне денег и не подавал надежды к возвращению, я занялся бы каким-нибудь ремеслом и жил бы в довольстве и счастьи.

Во время этих размышлений дверь отворилась, меня взяли два пристава и повели в суд. Мы едва могли пробираться сквозь толпу, которая делала свои замечания о наружности разбойника с большой дороги. Наконец привели меня в собрание судей, и доносчик мой, высокого роста мужчина, вышел на середину залы и объявил свои показания.

Он говорил, что идя из Бретфорта в Хоунсло, где хотел купить платье, встретил на дороге двух человек, у одного был в руке узел. Они спросили его, который час; он вынул свои часы, чтобы посмотреть, и пока разглядывал, то получил удар в затылок и именно от того, который нес связку («Вот он, сэр», — сказал человек, показывая на меня), а другой в это время, теперь раненый, выхватил мои часы и был таков. Покупая белье в Брентфорте, он также купил пороху с четырнадцатью фунтами дроби и завязал это в белье. Когда же у него выхватили часы, то он начал махать узлом, который был привязан к палке, нечаянно ударил своего товарища и ударом повалил его на землю. Тогда он оборотился к другому (ко мне) и проворно вырвал у меня палку. Тут подали эту палку, и я содрогнулся, увидел ту самую, которую я купил у жида за три пенса, чтобы нести на ней узел. Он бросился на меня, но товарищ его опомнился, напал на меня с другой палкой и с другой стороны. В этой схватке он повалил его опять на землю, а я, предвидя, может быть, и для себя то же, убежал от них, забыв в испуге взять свой узел. Обезоружив противников, он поспешил в Хоунсло, чтобы дать знать о происшедшем, и, возвратившись с полисменами на место прежней битвы, нашел меня возле раненого, и… но остальное уже известно читателю. Тут судья подал ему знак рукой удалиться, и его место занял новый свидетель, подтвердивший показания первого. Свидетель этот был жид, у которого я купил платье и продал свое. Он рассказал судьям самым невинным тоном, как я купил платье и палку. Мне предъявили двадцать фунтов и кольцо с солитером, найденные у меня при обыске, спросили, не имею ли я чего-нибудь сказать в оправдание, предварив, впрочем, что показания мои, вероятно, будут неосновательны и не примутся в уважение против большого числа свидетелей. Я ответил, что не виноват. Правда, что я взял новое платье у жида, променял на свое; но уверен, что у меня его украли, когда я держал лошадь господину у постоялого двора. Я говорил им, что, идя в Хоунсло, я хотел помочь человеку единственно из чувства сострадания, но меня схватили в это время, и я бы пошел без сопротивления, если бы на меня не надевали цепей.

— Конечно, это очень искусная отговорка, но…

В это время отворилась дверь, и вошел судья, которому я держал лошадь.

— Здравствуйте, мистер Норман, — сказал допрашивающий меня судья, — вы пришли очень кстати. Мы имеем дело с большим плутом или очень несчастным человеком, что-нибудь из двух. Но посмотрите, пожалуйста, на обвинение и оправдание того человека, пока мы будем разбирать дело.

Норман уселся, взял донос, прочел его и потом посмотрел на меня, но никак не мог узнать, так я был запачкан грязью и изуродован ею.

— Вы, сэр, тот самый господин, у которого, помните, я держал лошадь, и прошу вас подтвердить справедливость слов моих.

— Да-да, теперь я вспомнил вас, и вы, я думаю, тоже не забыли замечание мое насчет ваших рук.

— Совершенно помню, сэр, — ответил я.

— Ну-с, может быть, вы нам скажете, каким образом бриллиантовое кольцо и деньги попали к вам?

— Честным образом, сэр, — сказал я.

— Но не скажете ли вы нам, если вы не богатый человек, то с кем вы работали последний раз, к какому приходу принадлежите и кого вы можете привести свидетелем в доказательство вашего хорошего поведения?

— Я не стану отвечать вам на эти вопросы, а еслибы хотел, то очень легко мог бы это сделать.

— Как вас зовут?

— И на тот вопрос я не могу ответить.

— Я вам говорил, что где-то вас видел; не в Лондоне ли, на Боу-Стрит?

— Я удивляюсь, сэр, что вы, будучи судьей, спрашиваете меня о том, что легко может меня спутать. Я здесь в незавидном положении и не могу сюда призвать моих знакомых, потому что стыдился бы показать себя в таком виде и обвиненного в таких низких поступках.

— Ваши родные, вероятно бы, не отказались помочь вам, молодой человек. Кто ваш отец?

— Отец мой! — воскликнул я, подняв руки. — Отец мой! Милосердый Боже! Если бы он меня мог видеть здесь; если бы он видел, до чего дошел его несчастный сын!

Я закрыл лицо руками и заплакал.

Глава LIX

— В самом деле жаль, очень жаль вас. Вы такой красивый молодой человек и, судя по манерам и разговору, кажется, хорошо воспитаны. Но я думаю, что нал остается одно средство. Впрочем, скажите, мистер Норман, ваше мнение.

— Боюсь выговорить его; оно вовсе не согласно с вашим. После рассказанных вам обстоятельств, я думаю, вы, как опытный юрист, тотчас найдете достаточные причины для обвинения. Спросим свидетеля. Позвольте, Армстронг, предложить вам один вопрос: можете ли вы присягнуть, что этот молодой человек один из тех, которые на вас напали?

— Присягнуть, сэр?.. Но тогда было не слишком светло, да и притом же лица этих плутов были замараны. Но этот человек, — говорил Армстронг, показывая на меня, — точно такого же роста, одет, кажется, в одинаковое с ним платье, и сколько я мог заметить, то и жилетка на нем та самая.

— Итак, вы не можете присягнуть?

— Нет, сэр; но по моему предположению это непременно должен быть он, И именно он — по той жилетке, палке и связке и…

— Припишите это к допросным пунктам. Это принесет пользу обвиненному, когда его будут судить.

Сказанное было записано, и меня, закованного, повезли в местную тюрьму в телеге. По приезде туда меня посадили в подвал, отдали мне деньги, а кольцо задержали, говоря, что оно еще понадобится для дальнейшего следствия.

Наконец меня освободили от цепей и принесли тюремное платье, которое я надел вместо собственного. Признаюсь, эта перемена доставила большое утешение моей душе и телу. Я ознакомился с новым моим положением и новой прислугой, которая вся состояла из одного дряхлого отставного солдата. Однажды я попросил у него позволения сходить в баню, и он мне позволил. Мне не верилось, что я вне четырех душных стен, так привык я видеть себя на соломе, возле гнилой тюремной стены. Возвратившись назад в свой погреб, я стал гораздо покойнее, думая о своей незавидной судьбе и о странных обстоятельствах, в которые вовлекло меня мое поведение.

Я ясно видел все, что служило моему поведению, и столь же ясно сознавал, как слабы средства к моему спасению. Я мог бы просить помощи у лорда Виндермира, у Мастертона или у кого-нибудь из прежних моих знакомых; но я в несчастье был столько горд, что лучше желал бы погибнуть на виселице, нежели принять их помощь. Хотя показания их, наверное, уничтожили бы все сомнения о деньгах, кольце, о продаже моего чемодана; но я был упрям и оставался при своем, а потому судьи имели достаточные причины считать меня виновным; единственное же мое спасение было в признании вора, мнимого товарища моего. А потому выздоровление его меня очень интересовало. Зная время посещений моего тюремщика, я ждал его с нетерпением, чтобы расспросить его кой о чем. В вечеру он посмотрел в маленькое отверстие, прорезанное внизу двери, потому что обязанность его была осматривать каждый вечер, тут ли арестанты. Я тогда спросил его, могу ли купить перьев, чернил, бумаги и тому подобных вещей. Так как я не был приговорен еще к наказанию за преступление, а содержался по одному только подозрению, то мне и не было запрещено иметь все нужное к переписке. Тюремщик мой сам хотел принести мне на следующее утро все, о чем я его просил. Сказав ему спасибо за будущую услугу и пожелав покойной ночи, я бросился на свой матрас, уютно приложенный к стенке даровой квартиры. Изнеможенный усталостью и горем, я крепко заснул и спал беспробудно до самого рассвета. Когда я проснулся, то насилу мог опомниться. Мне казалось, что какое-то несчастье лежало у меня на сердце, но сон на минуту изгладил грустные предчувствия. Мне виделось, что я недавно так роскошно беспечно покоился в неге в доме леди де Клер и ее прелестной дочери, а теперь наяву вижу себя на матрасе в тюрьме, обвиненного в преступлении, которое грозило унизительной смертью. После этих дум я встал, присел на постель, и первые мои мысли были о Тимофее. Не написать ли мне ему? Но нет, пет, зачем его делать несчастным для продления моей жизни? Если я буду наказан, то но крайней мере под чужим именем и один. Тут вошел ко мне тюремщик и сказал, чтобы я сложил матрас свой, потому что днем его уносили.

Первый мой вопрос был о раненом человеке, и не в тюрьме ли он.

— То есть вы хотите сказать, ваш соучастник? Он пришел уже в чувство. Доктор говорит, что он выздоровеет.

— Сознался ли он в чем-нибудь? Тюремщик не ответил.

— Я спрашиваю тебя, потому что если он сознался, кто соучастник его плутовства, то меня освободят из тюрьмы.

— Вероятно, — сказал тюремщик насмешливо. — Но сегодня будет судебное заседание, и я вас извещу о решении

— Как зовут раненого? — спросил я.

— Я вижу, что вы искусно притворяетесь в незнании и думаете этим невинным видом уверить меня, что вы чужды его преступления.

— Совсем не думаю этого, — ответил я.

— Вы будете счастливы, если успеете доказать вашу невиновность.

— Однако вы не ответили на мой вопрос — кто другой пойманный и как его зовут?

— Это вы знаете лучше меня, — сказал тюремщик. — Но если уж вы непременно хотите слышать именно от меня, то я вам скажу, если это вас так интересует: имя его — Биль Огль, или, иначе, Свантинг Биль. Я думаю, вы никогда не слыхали этого имени?