Ицамна

Он обернулся, увидел профессора и, не задумываясь, тут же ударил его по лицу. Удар вышел неуклюжим, слабым, но Фернандес, скорее от неожиданности, отшатнулся и упал на спину. Прижимая руку к разбитым губам, он заговорил - быстро, настойчиво:

– Времени совсем мало. Великий Ицамна на пределе. Если хочешь, можешь убить меня. Я с радостью приму смерть во имя тебя. Но потом. Сейчас нужно действовать.

– Она…, - начал было Александр, но тут же в изумлении умолк. От группы косматых черных фигур отделилась одна и, приблизившись, взяла Александра за руку. Марта. Не веря своим глазам, он провел по ее лицу дрожащими пальцами, стирая черную краску.

– Как?.. Ты?.. Где?.. – Александр хотел задать тысячу вопросов, но от потрясения не мог связать и двух слов. Глаза его жадно обшаривали стройную фигурку жены, словно не было ни беременности, ни страшных родов, ни… смерти.

– Я все объясню, - говорил профессор, - Но чуть позже. Ицамна дает добро, и надо как можно скорее избавить его от ноши. Пока еще есть время.

– На что дает добро? – спросил Александр, не в силах оторвать глаз от Марты, глядящей на него с таким знакомым молчаливым обожанием.

– На преемника, конечно! – был ответ.

Александр несколько секунд в шоке глядел на профессора, пытаясь осмыслить сказанное им.

– Если я правильно все понял, преемник…, - он задохнулся и выпалил с несвойственной ему эмоциональностью, - А «преемника» вы спросили, дает ли он добро?!

– Ты вправе отказаться. Но имей в виду: твоя жена стоит сейчас перед тобой только благодаря жертве этого человека – он кивнул на распростертого на камне мужчину, - Если откажешься, с наступлением нового дня она уйдет. Впрочем, как и весь мир. Но если ты примешь груз на свои плечи, то вас с Мартой ждет фантастически долгая жизнь… Бок о бок в этом благословенном краю.

– Это похоже… на шантаж, - скривился Александр, но крепко сжал руку Марты, боясь, что она исчезнет, как наваждение.

– Называй, как хочешь, - Фернандес не отводил исступленного взгляда, - но позволь сделать то, что необходимо. Ицамна вряд ли продержится долго.

Александр с жутким предчувствием поглядел на подготовленную жертву и без особого удивления признал в нем надоедливого толстяка. Глаза того были открыты и заполошно обшаривали окружающих. То и дело из его груди вырывались сдавленные рыдания и просьбы позвать врача. Блуждающий взгляд ненадолго остановился на Александре, губы заплясали и скривились в жалостливой гримасе.

– Пожалуйста, позовите доктора, - бормотал он, задыхаясь, - я уже не чувствую ног. Если вы ненадолго отпустите меня… я бы просто размялся, восстановил крово…ох, кровоснабжение. А потом я… честно-честно…!

Александр шагнул было к нему, но профессор удержал его и покачал головой.

– Не жалей его. То, что он сейчас познает… каждый Майя счел бы за великую честь…

– Но он же не Майя…

Фернандес прикрыл глаза и кивнул, словно говоря: «Теперь он - Майя».

Окончание

Альфонсо.

Он слышал и ликующие возгласы, и громоподобный Глас, и разговор профессора с дурачком. Заслышав голос дурачка, он с новой надеждой вынырнул из пучины отчаянной истерии и попытался воззвать... Но дурачок не внял его мольбе. Ноги и руки полностью одеревенели. Единственное, что еще что-то чувствовало – это его грудь, которую то и дело пронзали судороги. Отчаянно хотелось выпрямиться, сменить положение, но все его движения ограничивались лишь краткими и все более мучительно-болезненными подъемами головы.

В один из таких подъемов, он разглядел, как гигантская старуха, вмурованная в ствол дерева, согнулась пополам и передала своего чудовищного отпрыска паре дюжин протянутых к ней черных, маслянисто блестящих рук. Это было что-то за пределами понимания. Ребенок был размером с многоквартирный дом, но при передаче он скукожился до обычных человеческих размеров. Единственное, с чем он мог сравнить такую метаморфозу – это построенные с нарушением перспективы комнаты в парке аттракционов. Подходишь к одной стене и сгибаешься пополам, чтобы не задеть потолок, отходишь к другой и оказываешься размером с годовалого ребенка, гуляющего под столом.

Отчаянно затекшая и хрустящая от напряжения шея не выдержала, и он снова откинул голову, больно ударившись затылком о камень.

Он осознал – надежды нет! Сейчас демонический спиногрыз сожрет его, и никто не крикнет в последний момент: «Полиция! Всем руки за голову!», не снимет его с холодного камня, не укутает в плед и не посадит в чистенькую, сверкающую машину медицинской службы. Жизнь его, какая бы она ни была, оборвется через мгновение здесь – на неведомой поляне вне времени, под бесконечным сморщенным покрывалом суматошно подмигивающих звезд.

– Неми-ра Итсам-ни амаро-ки шу…, - послышался хрипловатый голос, в котором он без труда признал голос Марты. Так вот кто лишит его жизни! Игнорируя адскую боль, он приподнял голову и посмотрел на своего палача, старательно декламирующего древние ритуальные слова, - Шустра-ли амаро-ки Итсам-ни!!!

С последним словом она переложила ребенка на сгиб локтя одной руки, а в другой сверкнул кинжал, выполненный из какого-то остро заточенного черного камня. Брызнула кровь, Альфонсо зажмурился, забился из последних сил, уверенный, что кинжал вонзился в его плоть, и он просто не чувствует это из-за онемения. А мгновение спустя, его голову зафиксировали и подняли. Он закричал, но тут же закашлялся, когда в рот полилась какая-то жидкость. Он распахнул глаза и увидел перед лицом младенческую ладошку, из которой лениво текла… кровь? Это было больше похоже не на кровь, а на густую древесную смолу.

«И вся любовь?», - промелькнула у него полная облегчения мысль, - «Если бы сразу все объяснили, я бы…»

Язык обволокло сладкой, маслянистой субстанцией, и он с благодарной готовностью к сотрудничеству сглотнул.

Фернандес.

Кабрера начал жадно глотать, и профессор расслабился. Он даже почувствовал легкий стыд, что усомнился. Кабрера, несмотря на то, что его высушили жрицы Ишь-Чель, мало внушал доверие. Внутренне он подготовился к протесту, к насильственному вливанию, к лишним страданиям Дитя, но Альфонсо, действительно, стал настоящим Майя и храбро, и самоотверженно принес жертву.

Когда кровь перестала течь, Марта бережно вернула Дитя Матери, а жрецы, поддерживающие голову Кабреры, расступились. Но голова его не откинулась безвольно назад, а осталась в том же положении на враз окаменевшей шее.

Профессор приблизился и с любопытством вгляделся в лицо Жертвы. Глаза того словно взорвались изнутри, превратившись в кровавые сгустки, на губах выступила розоватая пена, посиневшие кисти рук судорожно сжимались и разжимались.

«Что с ним?» – услышал он голос над плечом и, не оборачиваясь, коротко ответил: