Идеальная ложь

Но сегодня она выглядит постаревшей. Усталой. Измученной.

По настоянию Тани я приняла душ и надела чистую юбку и рубашку. На фоне Глории я сияю, словно медный грош.

Мы ничего друг другу не говорим. Просто очень долго стоим обнявшись.

— Что с Майком? — спрашиваю я наконец, чуть отстраняясь.

— Он даже еще из Сирии не вылетел. Ему дают отпуск по семейным обстоятельствам. Там у них жуткий бардак. Само собой. Сперва отправляют туда наших ребят, потом начинают выводить, словно они для нашего президента какие-то оловянные солдатики в песочнице на заднем дворе.

Несмотря на скорбь, Глория не смогла удержаться от того, чтобы пройтись по внешней политике США. Когда Майк заявил, что пойдет служить в армию, у нее чуть сердечный приступ не случился. Родного отца Глории отправили служить во Вьетнам, где он всего через две недели после приезда погиб от пули вражеского снайпера.

— Глория, — только и произношу я, оглядываясь на переполненное фойе гостиницы.

— А что тут такого? Имею право, — отвечает свекровь. — Если с Майком хоть что-нибудь случится… после того как… — Она так и не находит в себе силы закончить фразу. — Может… чуть пройдемся, подышим свежим воздухом? — говорит она, решив сменить тему. — Я сегодня как встала, так только и делала, что вдыхала то автомобильные выхлопы, то самолетные.

Глории гулять без надобности. Она просто с первого взгляда на меня пришла к выводу, что именно я нуждаюсь в прогулке, именно меня надо отвести к океану, именно мне требуется дать возможность продышаться.

Я киваю и позволяю ей вывести меня на улицу, взяв под руку, словно это я предложила ей пройтись, а не наоборот.

Мы с Глорией идем вдоль пристани, идем молча, притворяясь, что разглядываем толпы туристов, обедающих по закусочным и ресторанам. Звякают бокалы, в воздухе стоит запах омаров и картофеля фри. Из порта доносится звон колоколов.

Мы останавливаемся у лотка, и Глория покупает крендель и колу.

— Если ты голодная, можем купить чего-нибудь посерьезней, — говорю я.

Она сует мне в руку бумажный пакет, сквозь который ощущается тепло, исходящее от сдобы.

— Я не голодная, — отвечает она и заставляет меня съесть все до последней крошки.

Соль, которой посыпан крендель, подчеркивает сладкий вкус колы. Я снова чувствую себя человеком. Живым. И это гораздо больше, чем я хочу и заслуживаю.

К тому моменту, как мы добираемся до порта, каждый шаг дается Глории с трудом. Мы идем не слишком быстро, но ей за шестьдесят, и она всю жизнь зарабатывала на хлеб выматывающим физическим трудом, ну а кроме того, только что пережила самое сильное потрясение в своей жизни. Я киваю на пляж, и мы садимся, смотрим на океан, в волнах которого ослепительно поблескивает солнце. Чайки сегодня летают низко-низко.

— Я чувствую себя такой виноватой… — у меня из глаз снова начинают литься слезы.

— Господи, да из-за чего? — всплескивает она руками.

— Я должна была это предвидеть.

— Я тоже, — тихо отвечает Глория. — Эрин, в том, что случилось, нет твоей вины. Выкинь эту дурь из головы. Навсегда.

— Но я ведь жила с ним!

Ее готовность снять с меня бремя вины облегчения не приносит. Как раз напротив — опустошает еще больше. Я должна была спасти Дэнни. Не только для себя, но и для его мамы. За что ей такое? Разве она это заслужила?

— Мы виделись с ним каждый день. Каждую ночь спали рядом, — говорю я. — Ну как? Как я проглядела? Как я не заметила, что у него в голове творится такое, что он решится…

Глория стискивает мое плечо и одновременно закрывает глаза. Когда она их открывает, на ее лице знакомое решительное выражение. Маска, которую она так ловко носит. Именно в этот момент я понимаю, что ей не легче, чем мне. Просто свекровь держится лучше.

— Когда Дэнни стал старшеклассником, — заговорила Глория, — весь учебный год он говорил о летнем лагере, в который собирался отправиться со своими новыми друзьями. Он был популярен в школе, отлично играл в футбол и баскетбол, да и вообще любой спорт давался ему легко. А еще эта его улыбка. Господи боже, какая у него была обаятельная улыбка! Ему не особенно нравилось быть таким, как все, но с лагерем другое дело. Тут стремление было всеобщим. Он вбил себе в голову, что именно там, на каникулах, он окончательно сдружится со своими новыми приятелями. Донимал меня с этим лагерем дни и ночи напролет.

— Да уж, если Дэнни чего-то хотел, он не отступался.

— Да, такой уж у меня был мальчик, — кивнула Глория. — Само собой, у меня не было денег оплатить этот чертов лагерь, но я ни разу этого Дэнни не сказала. Он никогда многого от меня не просил, да, кстати, и Майк тоже. Но уж если у мальчиков все же в чем-то возникала надобность, то уж вынь да положь — это я считала своим долгом. Что я ему отвечала? Поживем — увидим, там поглядим… Когда человек сразу тебе не отказывает, то вроде он как бы соглашается — это тебе любой подтвердит. А в какой-то момент, где-то в районе весенних каникул, он перестал говорить о лагере. У него появилась новая мечта. Сказал, что, как закончится школа, он пойдет работать. Ему уже четырнадцать лет, имеет право. Будет машины мыть на заправке. Проработает все лето, а деньги на машину отложит. За два года накопит и к шестнадцати сядет за руль.

— Может, в глубине души он догадывался, что денег на лагерь нет? — предположила я.

— Не догадывался, а знал, причем сразу, как только завел разговор, — махнула рукой Глория. — Но ведь надежда умирает последней. Нет, мне потом Майк рассказал. Они с Дэнни слышали, как мы с мужем ругаемся из-за того, что его снова уволили. Я очень рассердилась.

Даже не помню, что была за работа, вроде бы консьержа, и кто-то на него нажаловался: мол, он вместо того, чтобы людям двери открывать, вечно чего-то чирикает в блокноте.

— «Твои глаза как галька», — говорю я. Глория издает короткий смешок, а потом ее лицо снова делается серьезным.

— Солнышко, Дэнни всегда был равнодушен к автомобилям, — произносит Глория. — Он ненавидел мойку и свою летнюю подработку. Я это поняла на следующий год, когда он устроился в магазин упаковщиком продуктов, а еще через год, когда ему исполнилось шестнадцать, он потратил деньги не на машину, а на турпоход.

— Он ничего тебе не говорил, потому что хотел уберечь тебя от волнений, — говорю я, — это совсем другое дело.

— Дело не в этом, — качает головой Глория. — Если ты не заметила, что с Дэнни что-то не так, значит, он тщательно это от тебя скрывал. Он мастерски мог скрывать то, что у него на душе. Дэнни умел заботиться о чувствах тех, кто ему дорог.

— Да уж, позаботился он, действительно, просто мастерски, — печально произношу я и с сокрушенным видом поворачиваюсь к ней. — Прости, пожалуйста. Я не хотела…

— Эрин, ты просто не представляешь, сколько я всего передумала о своем мальчике… Какие только мысли не крутились у меня в голове…

Я киваю, перевожу взгляд на океан, набираю в грудь побольше воздуха.

— Бен… его напарник… сказал, что в отношении Дэнни велось внутреннее расследование.

Глория делает резкий вдох.

— На каком основании? Почему?

— Я его спросила, но он отказался отвечать. После того как… как это все случилось, полицейские забрали у нас из дома бумаги Дэнни… А сами… они относятся ко мне как к зачумленной. Никто, ни одна живая душа из его участка не позвонила… или… ну… открытку с соболезнованиями не прислала… Что там требует в этих случаях этикет? Что-то здесь не так. Он тебе вообще ничего не говорил?