Идеальный шпион
Шрифт:
— Я объяснила, почему звоню. Я звонила, потому что мне было одиноко. Би Ледерер только и делает, что шлет мне книги. Для чего, черт возьми, мне упоминать очередную книгу? Для вашего удовольствия?
— Я не хотел обидеть вас, Мэри.
— Она ничего не сказала про книгу, так почему должна говорить я? «Уж слишком я взъерепенилась, — подумала она, мысленно осадив себя. — Так можно заронить в его голову вопросы!» — Послушайте, Фергюс. Я устала и раздражена, понимаете? Оставьте меня в покое и займитесь тем, что у вас вдвоем так хорошо получается.
Она взяла в руки книгу. Ничто другое, ни одна книга в мире не могла бы с такой отчетливостью изобличить отправителя. «De Arte Graphica. [43] Искусство живописи». Автор текста С. А. Френуа. Перевод на английский и предисловие о соотношении слова и образа мистера Драйдена. Она осушила стаканчик виски. Та самая книга. Вне всякого сомнения. Книга, которую Магнус притащил мне в Берлине, когда я еще принадлежала Джеку. Взбежал вприпрыжку по лестнице с этой книгой. Сжимая ее в руке,
43
«Об изобразительном искусстве» (лат.).
— Слушай, мне надо, чтобы ты выполнила для меня одну срочную работу. Сможешь поставить здесь в переплете ТСС? Сегодня вечером, сможешь? Такой, чтобы туда мог вместиться один листок шифрограммы?
Я изобразила недоумение, потому что флирт между нами уже шел полным ходом. Сделала вид, будто слыхала о ТСС только применительно к номерам дипломатических машин, чтобы заставить Магнуса с самым серьезным видом объяснить мне, что ТСС значит Тайник Секретных Сообщений и что Джек Бразерхуд назвал ее в качестве лучшей кандидатуры для подобного рода работы.
— Мы для передачи сообщений используем книжный магазин, — пояснил Магнус. — Потому что агент наш — любитель антиквариата.
Разведчики его ранга обычно подробностями намеченной операции так щедро не делились.
«А я отодрала форзац, — вспоминала она, тихонько ковыряя переплет. — Соскоблила кусочек картона, почти до самой кожи. Другие стали бы снимать кожаный верх, чтобы проникнуть внутрь с лицевой стороны». Только не Мэри. Для Магнуса должно быть все в полном ажуре. На следующий вечер он пригласил ее пообедать вместе. А еще через день они очутились вместе в постели. Наутро я сказала Джеку о том, что произошло, и он повел себя безукоризненно и великодушно и сказал, что нам обоим очень повезло и что он ретируется, предоставляя нас друг другу, если я так хочу. Я сказала, что хочу. И была так счастлива, что даже поделилась с Джеком одной забавной деталью — сказала, что свела нас с Магнусом книга «De Arte Graphica. Соотношение слова и образа», что неудивительно, если вспомнить, что я страстная поклонница живописи, а Магнус мечтает написать роман-автобиографию.
— Куда это вы, Мэри? — сказал Фергюс, возникая перед ней в темном коридоре.
В руках у нее была книга. Она ткнула ее Фергюсу под нос.
— Не спится. Хочу немного поработать. А вы возвращайтесь к своей милой даме и оставьте меня в покое!
Прикрыв дверь подвала, она быстро прошла к своему рабочему столу. Через считанные минуты в дверь впорхнет Джорджи с чашкой хорошо заваренного чая для меня, чтобы удостовериться, не улизнула ли я куда-нибудь или, чего доброго, не перерезала ли себе вены. Наполнив миску теплой водой, Мэри смочила в ней тряпку и принялась усердно отмачивать форзац. Наконец форзац отстал. Обнажился картон. Взяв скальпель, она стала отдирать его верхний слой. Если б это был старинный картон, вот это была бы работа! Старинный картон делали из настоящей пеньки, которая добывалась из такелажа старых кораблей. Пенька была просмоленной и очень плотной. Для того чтобы снять такой слой, потребовался бы не один час. Но тут она могла быть спокойна. Картон был современный, и крошился он, как сухая земля. Она продолжала удалять верхний слой картона, и вдруг в какой-то момент на обратной стороне кожаного переплета, точно в том же месте, где она устраивала тайник для Магнуса, обнажился листок с сообщением. Разница была лишь в том, что тогда сообщение было закодировано цифрами, сейчас же в глаза ей бросились большие буквы: «Дорогая Мэри». Быстро сунув записку в лифчик, она опять принялась за скальпель и стала удалять остатки форзаца, как если бы и впрямь хотела переплести книгу заново — в кожу, о чем и просила Би.
— Мне просто захотелось посмотреть, как вы это делаете, — объяснила Джорджи, опускаясь рядом с ней на стул. — Мне тоже просто необходимо какое-нибудь хобби. Без этого не удается расслабиться.
— Бедняжка, — сказала Мэри.
Наступил вечер. Бразерхуд был сердит. На протяжении последних двух дней он чувствовал, как гнев неотвратимо овладевает всем его существом. Вчера, когда он покидал зал заседаний в Сент-Джонс-Вуде, где он лгал, чтобы спасти шкуру Браммела, это чувство впервые дало о себе знать. Гнев, как верный друг, не покидал его во время свидания с Томом и поездки на вокзал в Рединг. «Пим нарушил моральные запреты. Он по собственной воле поставил себя вне закона». Гнев этот достиг белого каления сегодня утром в комнате связистов и разгорался вновь и вновь с каждым бессмысленным совещанием, каждым раздробленным и распадающимся на части часом после него. Бразерхуд слушал, как его аргументы, аргументы профессионала, которого немного жалеют и полностью винят в случившемся, используются против него, и наблюдал, как беззастенчиво, у него на виду, его же собственная, привычная ему апология Пима принимается повсеместно и, подновленная, превращается в официальную политику бездействия.
— Но, Джек, если все это цепь случайностей, как вы сами говорили, — блеял Браммел, всегда славившийся своим умением превращать белое в черное, — и «если вы пропустите через компьютер любую подобную цепь, вы увидите, что все возможно и ничего невероятного в мире нет». Ради бога, кто это сказал? Я намеренно цитирую вас, Джек. Вы убедили нас тогда, помните? Господи, не думал я, что мне придется когда-нибудь
защищать Пима от вас!— Я ошибался, — сказал Бразерхуд.
— Но кто это так решил? Вы сами и решили, по-моему, больше никто. Пускай Пим держит в камине чешский блокнот, — допустил Браммел. — Держит фотокамеру, о которой мы ничего не знали, вместе с оборудованием для изготовления документов или что-то там в этом роде. Боже мой, Джек, да вспомните, чего только вы сами в свое время не таскали домой из оборудования, просто для облегчения работы с агентами! Стержни и камеры, микролинзы и тайники секретных сообщений и бог знает что еще. Хоть лавку открывай! Он должен все это вернуть, согласен. Иначе он ставит себя в положение детектива, поживившегося имуществом осведомителя. Он сует добычу в ящик — или в камин, — прячет от семьи, и в один прекрасный день ее там обнаруживают. Однако это не делает его взломщиком-грабителем! Подобного служителя закона можно упрекнуть лишь в недостатке щепетильности или, в худшем случае, в небрежности.
— Небрежность ему не свойственна, — сказал Бразерхуд. — Он не любит рисковать.
— Что ж, вдруг полюбил. У парня был нервный срыв, и он стал сам на себя не похож — прячется, скрывается где-то и шлет оттуда просьбы о помощи, — с терпеливостью праведника продолжал свои рассуждения Браммел, возможно, обращая их какой-нибудь знакомой девушке. — Вскоре мы все это выясним. Но поглядите на этот сценарий, Джек. У него умирает отец. Он человек артистического склада, всегда мечтал написать великий роман, мечтал заниматься живописью, лепить, интересно проводить досуг. Он вступил в критический возраст, он долгое время был под подозрением. Что ж удивляться, что он сорвался? Странно было бы, если б этого не произошло, вот что я скажу, если спросите. Нет, оправдывать я его не оправдываю. И мне интересно, зачем он взял с собой этот самовозгорающийся сейф-кочегарку, хотя вы и уверяете меня, что он так или иначе наизусть знал все его содержимое, поскольку сам составлял все эти документы, поэтому, казалось бы, какая разница! Когда мы его отыщем, я, возможно, на некоторое время отстраню его от работы. Но это еще не основание поднимать шум и публичный скандал. Являться к министру с криком: «Вот, поймали еще одного!» В особенности на глазах у американцев, жертвуя достигнутыми договоренностями. Жертвуя сотрудничеством наших служб, жертвуя нашим личным контактом с Лэнгли — а ведь контакты подчас значат куда больше, чем обычные дипломатические связи. Вы хотите заставить меня рисковать всем этим еще до того, как мы удостоверимся?
— Бо думает, что тебе надо прекратить действовать в одиночку, — сказал Найджел, когда они уже очутились по ту сторону браммеловской двери, в секретарской. — Боюсь, что и я того же мнения. С этого дня и впредь ты не должен проводить никаких расследований без моей на то санкции. Жди вызова, а на свой страх и риск ничего не начинай. Ясно?
«Ясно, — думал Бразерхуд, разглядывая дом с противоположной стороны улицы. — Ясно, что все преимущества зрелого возраста, стажа и опыта для меня грозят обернуться нулем». Он попытался вспомнить, кого именно из мифологических героев прокляли, даровав видеть последствия своих дурных советов. Дом стоял в тихом живописном уголке, каким изобилует Челси, в глубине плохо видного через ограду сада. В его благородной ветхости было что-то упадническое, а от облупившейся штукатурки веяло меланхолической апатией. Бразерхуд несколько раз прошелся мимо, изучая верхние окна, прослеживая, не видно ли поблизости церкви. На четвертом этаже было освещено и затянуто шторой мансардное окно. Пока он смотрел, за шторами промелькнула человеческая фигура, промелькнула так быстро и в таком отдалении, что непонятно было, мужчина это или женщина.
Он в последний раз оглядел улицу. В калитку была вделана медная кнопка звонка. Нажав ее, он выждал, но недолго. Он толкнул калитку, та, скрипнув, отворилась; войдя в сад, он затворил калитку. Сад оказался нетронутым островком английской природы, с трех сторон огороженный стенами. Ничто не возвышалось, не нависало над этим островком, и пространство оставалось открытым.
Шум от транспорта чудесным образом стихал здесь. Асфальтированные дорожки были скользкими от сырых опавших листьев. «Дом», — повторял он про себя. «Дом» — это Шотландия, Уэльс. «Дом» — это взморье, чердачное окно и церковь неподалеку. «Дом» — это аристократка-мать, бравшая его с собой в красивые дома. Он миновал статую — женщина в плаще, обнажающая каменную грудь навстречу вечернему осеннему свету. «Дом — это концентрические круги фантазий, а если размотать, в центре — истина». Кто это сказал — Пим или он сам? «Дом» — это клятвы нелюбимым женщинам. Входная дверь при его приближении раскрылась. Молодой человек заметил его еще издали. Его куртка покроем своим напоминала мундир. Позади него на фоне темных обоев сверкали позолотой нуждавшиеся в реставрации зеркала и канделябры. «Парнишку его зовут Стегвольд, — докладывал ему старший полицейский инспектор Беллоуз. — Рассказал бы я о нем, да стесняюсь как-то».
— Сэр Кеннет у себя, сынок? — любезно осведомился Бразерхуд, вытирая ноги о циновку и скидывая плащ.
— Что сказать ему?
— Мистер Марлоу, сынок, просит уделить ему десять минут конфиденциального разговора по вопросу, интересующему обоих.
— Откуда? — спросил молодой человек.
— Его избирательный округ, сынок, — ответил Бразерхуд, по-прежнему любезно.
Юноша быстро взбежал по лестнице. Бразерхуд окинул взглядом холл. Странной формы шляпы. Позеленевшая от времени ливрея. Головной убор, точь-в-точь напоминающий каску гвардейца. Фуражка армейского резервиста с гвардейским значком. Синяя китайская ваза с воткнутыми туда рассохшимися теннисными ракетками. Парнишка вновь появился на лестнице и засеменил вниз, придерживаясь рукой за перила, видимо, не в силах одолеть искушение присутствовать при встрече.