Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

Более категоричен был Я. Э. Голосовкер:

«Советский строй – это деспотия, экономически самый дорогой и непроизводительный порядок, хищническое хозяйство. Гитлер будет разбит и союзники сумеют, может быть, оказать на нас давление и добиться минимума свобод…» [42]

Но не все были столь единодушны; тонко чувствующий конъюнктуру времени В. Б. Шкловский не отходил от трезвого пессимизма:

«Все равно, у нас никто не в силах ничего изменить, если нет указки свыше… Меня по-прежнему больше всего мучает та же мысль: победа ничего не даст хорошего, она не внесет никаких изменений в строй, она не даст возможности писать по-своему и печатать написанное» [43] .

42

Там же. С. 492.

43

Сообщение Управления контрразведки НКГБ СССР… С. 493–494.

Но лишь будущее могло подтвердить или опровергнуть начертанные перспективы внутриполитических изменений. В приведенных выше цитатах обращает на себя внимание то, что высказывания объединены одинаковым заблуждением, будто «спасение» придет извне. Именно преувеличением роли и влияния союзников на поступки сталинского руководства отличались настроения тех лет. Иногда такие настроения даже превращались, как, например, в словах К. А. Федина, в страх:

«Ничего мы сделать без Америки не сможем. Продав себя и весь свой народ американцам со всеми нашими потрохами, мы только тогда сможем выйти из этого ужаса разрушения… Отдав свою честь, превратившись в нищих и прося рукой подаяния, – вот в таком виде мы сейчас стоим перед Америкой. Ей мы должны поклониться и будем ходить по проволоке, как дрессированные собаки…» [44]

44

Там же. С. 495.

Трудящиеся тыла испытывали иное воздействие союзников: поступавшие из-за границы в качестве помощи продовольственные товары, предметы одежды и повседневного быта почти всегда превосходили по качеству и удобству отечественные; причем некоторые бытовые новинки казались иноземным чудом – например, застежки типа «молния» на бывшей в употреблении заграничной одежде. Вполне естественно, что это порождало непривычный для советского человека притягательный образ западных стран и соответствующие настроения. Даже на фронте, куда от союзников поступали медикаменты и перевязочные материалы, были заметны их значительные преимущества перед отечественными аналогами.

Действительно, примерно с момента заключения 23 августа 1939 г. Советско-германского договора о ненападении (пакт Молотова – Риббентропа) сталинское руководство оказалось отвлечено подготовкой войны с Германией, тем самым сила воздействия на идеологическом направлении несколько ослабла. Репрессии, волна которых уменьшилась в конце 1938 г., перестают носить сплошной и всепоглощающий характер; появляются намеки на свободу литературно-художественного творчества и научной работы. В общественных науках открываются возможности для обсуждения устоявшихся концепций и даже их критики. Одновременно война настолько мобилизовала моральные силы советских людей, что страна испытывала гигантский подъем патриотизма, а с переломом войны – все возрастающей национальной гордости.

Вместе с тем народ-победитель надеялся и на милость от власти; лелеялось и ожидание большей свободы. «Да и с фронта, – говорил в 1943 г. поэт И. Уткин, – придут люди, которые захотят, наконец, получше жить, посвободнее…» [45]

Все это были ожидания военного времени, которое, несмотря на все ужасы, казалось совершенно новой эпохой. Б. Л. Пастернак писал в романе «Доктор Живаго»:

«…По отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительною бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления. ‹…› И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы».

45

Там же. С. 488.

Но именно «мессианские» настроения внутри страны, а также, начиная с освобождения Европы, рассказы демобилизованных солдат об условиях заграничной жизни, резко контрастирующие с традиционным, сформированным многолетней пропагандой представлением советского человека, заставили руководство страны задуматься о возможных последствиях. Поэтому с того самого момента, как ход войны был переломлен, активизируется работа сталинского идеологического аппарата. И если с началом войны целью пропаганды являлось усиление патриотизма и антинемецких настроений, то теперь идеологический вектор был направлен на разжигание национальной гордости с одновременной жесткой критикой прозападных настроений и симпатий. И эта идеология наступала широким фронтом с середины войны вплоть до конца 1940-х гг., когда она окончательно вытеснила какие-либо альтернативные настроения.

Еще до этого, 31 июля 1942 г., секретарь Московского обкома и горкома ВКП(б) и одновременно секретарь ЦК ВКП(б) по пропаганде А. С. Щербаков на заседании Бюро МГК ВКП(б) вдруг вспомнил об обсуждении в конце 1935 г. в ЦК вопроса о героизме Минина и Пожарского:

«…Много было нигилизма к своей русской истории (непонимание наследства), а затем поняли. После постановления ЦК партии было издано много книг о Минине и Пожарском, об Александре Невском… Это указание ЦК партии было связано с разгромом троцкистских и бухаринских историков, с разгромом школы Покровского – вот это куда вело» [46] .

46

Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина… С. 252.

Однако исходили подобные умонастроения, конечно, не от Щербакова, а от руководителя страны. Еще до войны Сталин верифицировал свои мысли; впервые во всеуслышание он высказал свою точку зрения 17 марта 1938 г. в Кремле на торжественном приеме в честь папанинцев:

«За малоизвестных раньше, а теперь известных всему миру наших героев, за папанинцев! За то, чтобы мы, советские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, перед англичанами и не заискивали перед ними! За то, чтобы мы, советские люди, усвоили, наконец, новую меру ценности людей, чтобы людей ценили не на рубли и не на доллары! Что такое доллар? Чепуха! За то, чтобы мы научились, как советские люди, ценить людей по их подвигам! А что такое подвиг, чего он стоит? Никакой американец, никакой француз, никакой англичанин вам этого не скажет, потому что у него есть одна оценка – доллар, стерлинг, франк. Только мы, советские люди, поняли, что талант, мужество человека – это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных стерлингов, презренных франков (слова Сталина покрываются бурной овацией всех присутствующих)» [47] .

47

Сталин И. В. Сочинения. Тверь, 2006. Т. 18. С. 153.

Осенью того же 1938 г. Сталин, по воспоминаниям Ю. А. Жданова, озвучил подобные мысли на праздновании 40-летия МХАТа:

«Знайте, что в мире нет театра, подобного вашему, и, поверьте, французы подметки вашей не стоят. У нас, у русских, с дореволюционных времен сохранилось преклонение перед заграницей. Это рабская черта. На этом иностранные шпионы ловили русских людей» [48] .

Но вряд ли эти высказывания вождя стали полной неожиданностью; еще летом 1936 г. в газетах получили отклик две кампании, знаменующие новую линию во внутренней политике. То были кампании по обвинению математика Н. Н. Лузина и сотрудников Пулковской обсерватории во главе с Б. П. Герасимовичем в антипатриотизме и преклонении перед иностранщиной. Тогда стал очевиден формирующийся политический вектор, и, видя аресты своих коллег, «советские ученые полагали неблагоразумным публиковать свои статьи за границей или участвовать в работе западных лабораторий» [49] . В те годы Большой террор окончательно отбил желание налаживать связи с заграницей.

48

Жданов Ю. А. Взгляд в прошлое: Воспоминания очевидца. Ростов-на-Дону, 2004. С. 159.

49

Александров Д. А. Почему советские ученые перестали печататься за рубежом: Становление самодостаточности и изолированности отечественной науки, 1914–1940 // Вопросы истории естествознания и техники. М., 1996. № 3. С. 3. (Цит. фраза А. Вусинича.)

Мысль Сталина была мгновенно подхвачена партийной печатью: 1 мая 1938 г. журнал ЦК ВКП(б) «Большевик» напечатал статью Б. М. Волина [50] «Великий русский народ», заголовок которой станет девизом советской идеологии следующих пятнадцати лет. Да и все основные идеи этой, тогда еще не вполне понятной, идеологии оказались сформулированы умелым пером Волина:

«Советский патриотизм русского народа – это любовь к социалистической родине – отечеству трудящихся всего мира. Советский патриотизм неразрывно связан с пролетарским интернационализмом, с симпатиями к трудящимся всего мира, борющимся против фашизма, против империалистической буржуазии. ‹…›

Нет такой отрасли мировой науки и культуры, где бы русский народ не был представлен своими талантливыми сынами.

Гений русского народа неиссякаем. Он творил вопреки неистовствам и зверствам господствующих классов и их правительств. Гений русского народа в великую социалистическую эпоху творит свободно и радостно на свободной советской земле.

Русская литература, русская наука, русское искусство являлись и являются образцом для всех народов нашей страны, для трудящихся всего мира. Культура народов СССР исторически связана с культурой русского народа, она неизменно испытывала и испытывает на себе благотворное влияние передовой русской культуры. Народы СССР с живейшим интересом и вниманием изучают русский язык, изучают искусство, литературу, науку, созданную русским народом. ‹…›

Иуда-Бухарин в своей ненависти к социализму клеветнически писал о русском народе как о “нации Обломовых”. Гончаровское понятие “обломовщины” этот гнусный фашистский выродок пытался использовать в своих контрреволюционных целях. Это была подлая клевета на русскую нацию, на мужественный, свободолюбивый русский народ, который в неустанных боях, в напряженнейшем труде выковал свое счастливое настоящее и создает еще более счастливое и прекрасное будущее» [51] .

50

Волин Борис Михайлович (настоящее имя Фрадкин Иосиф Ефимович; 1886–1957), – публицист и партийный деятель, член РСДРП с 1904 г., в 1918–1922 гг. близко общался с В. И. Лениным, делегат VIII, IX и XVI съездов партии. Уже в середине 20-х гг. встал на сторону Сталина, играл важную роль в системе политпросвещения. В 1931–1935 гг. директор ИКП, начальник Главлита и член Коллегии НКП, в 1935–1936 гг. руководил Отделом школ ЦК ВКП(б), в 1936–1937 гг. заместитель министра просвещения РСФСР, затем заведующий кафедрой марксизма-ленинизма в ИФЛИ (с 1939 г. – профессор). В 1941 г. ушел на фронт, участвовал в партизанском движении, после войны работал в ИМЭЛ и преподавал в МГУ. С 1931 по 1945 г. был главным редактором «Исторического журнала», позднее входил в редколлегию «Вопросов истории». См.: Куйбышева К. С. Борис Михайлович Волин // Воспитанники Московского университета – большевики дооктябрьского призыва: Биобиблиограф. словарь. М., 1977. С. 53–59.

51

Волин Б. Великий русский народ // Большевик. М., 1938. № 9. 1 мая. С. 26–27, 34.

Эта программная статья без труда нашла отклик в историко-литературной области: здесь проводником идей патриотизма оказался Валерий Яковлевич Кирпотин, профессор Института красной профессуры и сотрудник ИМЛИ имени А. М. Горького (в 1932–1936 гг. секретарь Оргкомитета ССП СССР и заведующий сектором художественной литературы Отдела партийной пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)). 15 июня 1938 г. в том же журнале «Большевик» вышла в свет его статья под нейтральным заглавием «Русская культура», однако она символично начиналась словами: «Русский народ – великий народ». Эта статья, подобно другим текстам этого тенденциозного литературного критика, выдает и неудовлетворенные амбиции самого Кирпотина, который претендовал на лавры идеолога в области литературы: