Иди через темный лес. Вслед за змеями

Финист медленно переводил дыхание, успокаиваясь и возвращая безмятежную и насмешливую маску.

– Итак, моя радость, может, теперь расскажешь, какая же сделка стоила того, чтобы здесь оказаться?

Марья пожала плечами, пристально рассматривая каменные цветы в букете, и, не отрывая от них взгляда, начала говорить:

– На площади ко мне подошел торговец. Предложил рассказать об Ане… О том, что ее можно вернуть. Спасти. Я хотела отправить его к тебе, но с тобой он говорить отказался. Сказал: взять с тебя нечего. Велел прийти позже и пообещал, что мне ничего грозить не будет. Потому и пошла – ты ведь сказал, что нечисть не нарушает обещаний. И я действительно думала, что торговец был нечистью. А дальше ты знаешь – я попалась в ловушку. И не смотри на меня так, я не звала на помощь, а попыталась выкрутиться сама! И у меня получилось… почти. А потом старик что-то сделал и вернул меня прямо в гущу тварей.

– Старик?

Финист напрягся, снова шагнул к Марье и навис над нею. Против воли она вскинула на него глаза, но тут же поспешила снова уставиться на цветы.

– Ну да, старик. В какой-то момент вместо торговца я увидела старика и парня какого-то. Высокий, с длинными волосами…

– К черту парня! Что за старик?

Марья зажмурилась и потерла переносицу.

– Я не успела его рассмотреть. Невысокий, субтильный, опирался на парня…

– Вспоминай!

Марья раздраженно выдохнула.

– Мне, знаешь ли, немного не до того было, чтоб его рассматривать! А что, знакомого узнал?

Финист усмехнулся и немного расслабился, снова уселся напротив и закинул ноги на столик.

– Слишком мало ты сказала, чтоб кого-то узнать. Предполагаю, кто мог бы перепутать тебе пути, но у него не было спутников. Возможно, кто-то другой.

– Он охотился за тобой.

– Что?

Марья прикусила язык, но было уже поздно. С другой стороны, было бы глупо скрывать от побратима, что ему грозит опасность – ведь тогда она грозила и ей тоже.

– Он слишком много знал о тебе. Про глаза, про крылья…

– Крылья?

Он спросил почти спокойно, но Марья заметила, как закостенело его лицо.

– Он сказал, что у тебя их нет. И что взять с тебя нечего. Ты поэтому меня птицей не унес?

Финист поморщился.

– Оборачиваться в толпе тварей – самоубийство еще большее, чем просто явиться к ним на ужин. Так что просто забудь об этом: очередная ложь, на которую ты купилась.

Марья поспешно кивнула и отвела глаза. Финист врал, она видела это. Как видела и то, как мучительно он пытается скрыть, что вопрос о крыльях причиняет ему боль.

– Что ж, – после короткого молчания совершенно нормальным голосом произнес Финист, – у этой ловушки есть одно маленькое достоинство. Здесь действительно безопасно.

– Прекрасное место, чтобы пересидеть, пока Лис не уймется?

– Боюсь, он скорее подохнет от старости, чем мы отсюда выберемся.

Чеканная дробь чужих шагов отвлекла их. В дверях появился высокий нескладный мужчина, огненно-рыжий, в длинном красном кафтане и щегольски начищенных сапогах. Он улыбался любезно и так широко, что были видны все зубы – мелкие, острые, звериные.

А еще у него были змеиные глаза – полностью желтые, яркие, с тонким зрачком-трещиной.

– Рад вас видеть, господа мои! – хорошо поставленным голосом возгласил змееглазый. В его речи слышался странный прищелкивающий акцент. – Позвольте представиться – Альберт Дрейкен, приказчик и правая рука нашего дорогого хозяина. И от его лица я рад приветствовать вас в его скромной летней резиденции. Также он передает, что безмерно рад помочь старшей родственнице и с радостью позаботится о вас, пока она в отъезде. Я здесь, чтобы угодить вам и скрасить дни до ее возвращения. Обращайтесь ко мне, если чего-нибудь пожелаете.

Марья и Финист обменялись удивленными взглядами. Старшая родственница? Но каким боком здесь Аня?!

Марья уже открыла рот, чтоб выпалить вопрос, но Финист ее опередил:

– Желаю прогуляться по округе, Альберт. Проводите?

Улыбка приказчика даже не померкла.

– Увы, господин, вам и вашей очаровательной сестре запрещено покидать стены поместья. Ах, не «запрещено», конечно, разве может кто запрещать благородным господам? Но родственница моего хозяина передала столь настойчивую просьбу вас беречь, что я просто не могу выпустить вас туда, где с вашей головы может упасть хоть один волос!

С мерзкой улыбкой Марья накрутила тонкую прядь на палец и дернула, вырывая. На глаза навернулись слезы, но улыбку она удержала. И демонстративно позволила волоскам соскользнуть на пол с ладони.

Финист только поморщился, а улыбка Альберта слегка увяла.

– Может, господа желают прогуляться по поместью? – наконец предложил приказчик. – Уверяю вас, здесь есть на что посмотреть! У моего хозяина потрясающая коллекция даров наших недр и того, что могут сотворить из них умелые руки.

– Не сегодня, Альберт, – перебил Финист, поднимаясь. – Моей сестре пора вернуться в кровать и набираться сил. Я сам ее провожу.

Марья скривилась, но покорно поднялась – в глазах и так начало темнеть от усталости.

До дверей в ее комнату они шли молча.

– Почему ты оклемался раньше? – досадливо вздохнула Марья, когда Финист услужливо распахнул перед нею дверь.

– Потому что я мертв, моя дорогая. И раны для меня не так страшны – если не убивают сразу.

Марья нахмурилась:

– Почему я так не могу? Нет, ну честно: почему мы делим только боль?

Финист наклонился к ее уху и шепнул:

– Может, потому что только она настоящая?

Марья резко обернулась к нему, распахнув рот, чтоб потребовать уточнений, но в глазах снова потемнело, и она схватилась за дверной косяк, чтобы устоять на ногах. Финист заботливо довел ее до кровати и усадил на покрывало, и Марья тут же вцепилась пальцами в жесткие кисти.

– Что мы теперь будем делать? – едва слышно произнесла она, пока зрение медленно прояснялось.

– Мы? Ты будешь лечиться и набираться сил, моя дорогая. Пока с тебя и этого хватит.

Медленные шаги, тихий скрип аккуратно прикрытой двери, скрежет ключа. Марья дернулась, как будто ее ущипнули, – он запер ее.

Он ей больше не доверял.

* * *

Тень сокола скользила по серебристой траве, то уменьшаясь в точку, то падая на дорогу огромным пятном. Ветер прижимал траву к земле, и бескрайнее поле обращалось рябой гладью воды, по которой шли двое. Небо над ними сияло болезненной синевой, в которой терялись глубокие трещины.