Идиот

–  А что сказать ему в ответ?

–  Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ. Да вы, стало быть, хотите жить в его доме?

–  Мне давеча сам Иван Федорович отрекомендовал, - сказал князь.

–  Так берегитесь его, я вас предупреждаю; он теперь вам не простит, что вы ему возвратите назад записку.

Аглая слегка пожала руку князю и вышла. Лицо ее было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула князю головой на прощание.

–  Я сейчас, только мой узелок возьму, - сказал князь Гане, - и мы выйдем.

Ганя топнул ногой от нетерпения. Лицо его даже почернело от бешенства. Наконец, оба вышли на улицу, князь с своим узелком в руках.

–  Ответ? Ответ?
– накинулся на него Ганя: - что она вам сказала? Вы передали письмо?

Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.

–  Как? Моя записка!
– вскричал он: - он и не передавал ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла давеча! Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…

–  Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать вашу записку, в ту же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.

–  Когда? Когда?

–  Только что я кончил писать в альбом, и когда она пригласила меня с собой. (Вы слышали?) Мы вошли в столовую, она подала мне записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.

–  Про-че-е-сть!
– закричал Ганя чуть не во все горло: - прочесть! Вы читали?

И он снова стал в оцепенении среди тротуара, но до того изумленный, что даже разинул рот.

–  Да, читал, сейчас.

–  И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?

–  Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приглашения.

Ганя с минуту молчал и с мучительными усилиями что-то соображал, но вдруг воскликнул:

–  Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!

–  Я говорю правду, - отвечал князь прежним совершенно невозмутимым тоном, - и поверьте: мне очень жаль, что это производит на вас такое неприятное впечатление.

–  Но, несчастный, по крайней мере, она вам сказала же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила же?

–  Да, конечно.

–  Да говорите же, говорите, о, чорт!..

И Ганя два раза топнул правою ногой, обутою в калошу, о тротуар.

–  Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч. Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы все сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим другом. Вот и все, кажется. Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, - кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю как сам понял.

Неизмеримая злоба овладела Ганей, и бешенство его прорвалось без всякого удержу:

–  А! Так вот как!
– скрежетал он: - так мои записка в окно швырять! А! Она в торги не вступает, - так я вступлю! И увидим! За мной еще много… увидим!.. В бараний рог сверну!..

Он кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком. Так шли они несколько шагов. Князя он не церемонился нимало, точно был один в своей комнате, потому что в высшей степени считал его за ничто. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.

–  Да каким же образом, - вдруг обратился он к князю, - каким же образом вы (идиот! прибавил он про себя), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так?

Ко всем мучениям его не доставало зависти. Она вдруг укусила его в самое сердце.

–  Этого уж я вам не сумею обќяснить, - ответил князь.

Ганя злобно посмотрел на него:

–  Это уж не доверенность ли свою подарить вам позвала она вас в столовую? Ведь она вам что-то подарить собиралась?

–  Иначе я и не понимаю, как именно так.

–  Да за что же, чорт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? Послушайте, - суетился он изо всех сил (все в нем в эту минуту было как-то разбросано и кипело в беспорядке, так что он и с мыслями собраться не мог), - послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не у помните ли?

–  О, очень могу, - отвечал князь, - с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швейцарии.

–  Ну, к чорту Швейцарию!

–  Потом о смертной казни…

–  О смертной казни?

–  Да; по одному поводу… потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой…

–  Ну, к чорту бедную поселянку! Дальше!
– рвался в нетерпении Ганя.

–  Потом, как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня…

–  Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнение! дальше!

–  Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то-есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…

–  Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?

–  Повторяю же вам, что нет.

–  Да откуда же, чорт… Ба! Не показала ли Аглая записку старухе?

–  В этом я могу вас вполне гарантировать, что не показала. Я все время тут был; да и времени она не имела.

–  Да, может быть, вы сами не заметили чего-нибудь… О! идиот пр-ро-клятый!
– воскликнул он уже совершенно вне себя: - и рассказать ничего не умеет!

Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-по-малу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно бы обратил внимание на то, что этот "идиот", которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.

–  Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, - сказал вдруг князь, - что я прежде, действительно, был так нездоров, что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза. Хоть вас и можно извинить, взяв во внимание ваши неудачи, но вы в досаде вашей даже раза два меня выбранили. Мне это очень не хочется, особенно так, вдруг, как вы, с первого раза; и так как мы теперь стоим на перекрестке, то не лучше ли нам разойтись: вы пойдете направо к себе, а я налево. У меня есть двадцать пять рублей, и я наверно найду какой-нибудь отель-гарни.