Идиот

–  Видим, что мать и сестра, - процедил сквозь зубы Рогожин.

–  Это и видно, что мать и сестра, - поддакнул для контенансу Лебедев.

Господин с кулаками, вероятно, полагая, что пришла минута, начал что-то ворчать.

–  Но однако же!
– вдруг и как-то не в меру, взрывом, возвысил голос Ганя: - во-первых, прошу отсюда всех в залу, а потом позвольте узнать…

–  Вишь, не узнает!
– злобно осклабился Рогожин, не трогаясь с места: - Рогожина не узнал?

–  Я, положим, с вами где-то встречался, но…

–  Вишь, где-то встречался! Да я тебе всего только три месяца двести рублей отцовских проиграл, с тем и умер старик, что не успел узнать; ты меня затащил, а Книф передергивал. Не узнаешь? Птицын-то свидетелем! Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский за ними доползешь на карачках, - вот ты каков! Душа твоя такова! Я и теперь тебя за деньги приехал всего купить, ты не смотри, что я в таких сапогах вошел, у меня денег, брат, много, всего тебя и со всем твоим живьем куплю… захочу, всех вас куплю! все куплю!

– разгорячался и как бы хмелел все более и более Рогожин.
– Э-эх!
– крикнул он: - Настасья Филипповна! Не прогоните, скажите словцо: венчаетесь вы с ним или нет?

Рогожин задал свой вопрос как потерянный, как божеству какому-то, но с смелостью приговоренного к казни, которому уже нечего терять. В смертной тоске ожидал он ответа.

Настасья Филипповна обмерила его насмешливым и высокомерным взглядом, но взглянула на Варю и на Нину Александровну, поглядела на Ганю и вдруг переменила тон.

–  Совсем нет, что с вами? И с какой стати вы вздумали спрашивать?
– ответила она тихо и серьезно, и как бы с некоторым удивлением.

–  Нет? Нет!!
– вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости: - так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, - и куплю!

–  Ступай вон отсюда, ты пьян!
– крикнул красневший и бледневший попеременно Ганя.

За его окриком вдруг послышался внезапный взрыв нескольких голосов; вся команда Рогожина давно уже ждала первого вызова. Лебедев что-то с чрезвычайным старанием нашептывал на ухо Рогожину.

–  Правда, чиновник!
– ответил Рогожин: - правда, пьяная душа! Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна!
– вскричал он, глядя на нее, как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости: - вот восемнадцать тысяч!
– и он шаркнул пред ней на столик пачку в белой бумаге, обернутую накрест шнурками.
– вот! И… и еще будет!

Он не осмелился договорить чего ему хотелось.

–  Ни-ни-ни!
– зашептал ему снова Лебедев, с страшно испуганным видом; можно было угадать, что он испугался громадности суммы и предлагал попробовать с несравненно меньшего.

–  Нет, уж в этом ты, брат, дурак, не знаешь, куда зашел… да видно и я дурак с тобой вместе!
– спохватился и вздрогнул вдруг Рогожин под засверкавшим взглядом Настасьи Филипповны.
– Э-эх! соврал я, тебя послушался, - прибавил он с глубоким раскаянием.

Настасья Филипповна, вглядевшись в опрокинутое лицо Рогожина, вдруг засмеялась.

–  Восемнадцать тысяч, мне? Вот сейчас мужик и скажется!
– прибавила она вдруг с наглою фамильярностью и привстала с дивана, как бы собираясь ехать. Ганя с замиранием сердца наблюдал всю сцену.

–  Так сорок же тысяч, сорок, а не восемнадцать, - закричал Рогожин; - Ванька Птицын и Бискуп к семи часам обещались сорок тысяч представить. Сорок тысяч! Все на стол.

Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле с намерением протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно, молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну все это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в обморок.

–  А коли так - сто! Сегодня же сто тысяч представлю! Птицын, выручай, руки нагреешь!

–  Ты с ума сошел!
– прошептал вдруг Птицын, быстро подходя к нему и хватая его за руку: - ты пьян, за будочниками пошлют. Где ты находишься?

–  Спьяна врет, - проговорила Настасья Филипповна, как бы поддразнивая его.

–  Так не вру же, будут! К вечеру будут. Птицын, выручай, процентная душа, что хошь бери, доставай к вечеру сто тысяч; докажу, что не постою!
– одушевился вдруг до восторга Рогожин.

–  Но, однако, что же это такое?
– грозно и внезапно воскликнул рассердившийся Ардалион Александрович, приближаясь к Рогожину. Внезапность выходки молчавшего старика придала ей много комизма. Послышался смех.

–  Это еще откуда?
– засмеялся Рогожин: - пойдем, старик, пьян будешь!

–  Это уж подло!
– крикнул Коля, совсем плача от стыда и досады.

–  Да неужели же ни одного между вами не найдется, чтоб эту бесстыжую отсюда вывести!
– вскрикнули вдруг, вся трепеща от гнева, Варя.

–  Это меня-то бесстыжею называют!
– с пренебрежительною веселостью отпарировала Настасья Филипповна: - а я-то как дура приехала их к себе на вечер звать! Вот как ваша сестрица меня третирует, Гаврила Ардалионович!

Несколько времени Ганя стоял как молнией пораженный при выходке сестры; но увидя, что Настасья Филипповна этот раз действительно уходит, как исступленный бросился на Варю и в бешенстве схватил ее за руку:

–  Что ты сделала?
– вскричал он, глядя на нее, как бы желая испепелить ее на этом же месте. Он решительно потерялся и плохо соображал.

–  Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала, низкий ты человек?
– крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря на брата.

Несколько мгновений они простояли так друг против друга, лицом к лицу. Ганя все еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула раз, другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.

–  Вот так девушка!
– крикнула Настасья Филипповна.
– Браво, Птицын, я вас поздравляю!

У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг другая рука остановила на лету Ганину руку.

Между ним и сестрой стоял князь.

–  Полноте, довольно!
– проговорил он настойчиво, но тоже весь дрожа, как от чрезвычайно сильного потрясения.

–  Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь!
– заревел Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.