Идол прошедшего времени

— Вы говорите, «не осознает своих действительных желаний и импульсов»?

— Да!

— Но каковы же они тогда, по-вашему, эти «желания и импульсы»?! — негодующе воскликнула Китаева. — Не предполагаете ли вы, что я тайно мечтаю поваляться в грязи?

— Речь может идти не о физической нечистоплотности, а, скажем, об этической…

— То есть?

— О желании нарушить табу, диктуемые обществом…

— Какие табу? Не убий, не укради?

— Именно. Ведь у вас сильный характер, Вера Максимовна… Вы удивительно бесстрашны, вы упрямы. Вам, верно, тесно в рамках приличий? Вас сковывают табу…

— Да почему, блин, сковывают?! — возмутилась Китаева, вскакивая со своего места.

— Неужели вы иногда в волнении употребляете это слово? — отметил с непонятным удовлетворением Филонов. — Признаться, я тоже считаю, что оно удачно заполняет какую-то нишу в нашем великом и могучем языке…

— Просто я, увы, много общаюсь с молодежью! — отмахнулась, немного успокаиваясь, Китаева.

— Так вот, сильного дискомфорта, возникшего в результате какого-либо проявления нечистоплотности, можно избежать, если человек быстро компенсирует это каким-нибудь сверхаккуратным действием.

— Вот как?

— Например, женщина не вылезает из-под душа, смывая с себя не пот, а вину. Не физическую грязь, а душевную!

— Как говорил один мой знакомый художник, «не знаю почему, но сдается мне, что очень чистоплотные люди — плохие», — хмыкнул Кленский.

— Лихо! — Вера Максимовна приложила ладони к пылающим от негодования щекам. — Какое же конкретно «проявление нечистоплотности» я компенсирую своими якобы «сверхаккуратными действиями»?

— Какое?

— Да, какое? Убийство Яши Нейланда? Это вы хотите сказать? Так уж говорите прямо…

— Да не волнуйтесь вы так, милейшая Вера Максимовна, — заметил Дамиан, заглядывая в свой блокнот. — Я ведь буду говорить не только о вас.

— О ком еще?

— Обо всех.

— Правда? — Китаева заметно смягчилась. — Ну что ж… Послушаем! — несколько злорадно согласилась она.

— Теперь вы, Кленский…

— Уже — я? — тревожно встрепенулся журналист.

— Да, вы! Приступим. Итак… Экспрессивный, так называемый «истерический» тип личности.

— Я? Неужели?

— Именно так. Тем не менее вы, Владислав Сергеевич, убедили себя, что вы сторонник «золотой середины». И по мере сил какую-то часть своей жизни тщательно старались избегать любых крайностей и излишеств. Любого напряжения! Неважно, приятного или нет.

— Допустим…

— Но такая позиция, Кленский, комфортна для другого типа личности.

— Какого?

— Человека простого, несложного, лишенного противоречий, надежного и прогнозируемого.

— А я ненадежен?

— Как выяснилось! Прочность, лишенная яркости, — это явно не о вас. Вы интереснее и значительнее сторонников «золотой середины», сожалеющих о любых крайностях.

— Пожалуй, даже слишком интересен… — со вздохом согласился Кленский.

— У вас широкий спектр увлечений, подспудный интерес к борьбе и ярко выраженная потребность в интенсивности и разнообразии жизни.

— Возможно, вы и правы…

— Поэтому существует расхождение между вашей жизнью и тем, что в психологии называется «мечтой о хорошей жизни».

— И что же?

— Вы испытываете неудовлетворенность. Вы испытываете дискомфорт от слишком низкого уровня напряжения.

— Любопытно…

— Вы сознаете это и сами часто повторяете, что вам скучно. И, как выяснилось, вы уже не готовы с этим мириться…

— И поэтому, — перебил Филонова Владислав Сергеевич, — вы, Дамиан, готовы предположить, что ради «интенсивности и разнообразия» я затеял опасную криминальную игру?

— А разве нет?

— То есть я, по-вашему, убил Нейланда, а потом сам же и пригласил сыщика? — усмехнулся журналист. — По-видимому, для того, чтобы обострить то, что вы называете «борьбой»? Решил таким образом развеять скуку?

— Разубедите меня.

— Нет! — воскликнул Кленский. — Конечно, я могу желать «интенсивности и разнообразия»! Но я, увы, пассивен и неуспешен. Я «не создаю ситуаций». Я из тех, кто корректирует расхождение между ожидаемым и реальностью другими способами…

— Интересно, какими же? — поинтересовалась Китаева.

— Увы, я из тех, кто искусственно прибавляет смысла, интенсивности и разнообразия тому, что происходит вокруг. Такие, как я, склонны приписывать людям и окружающей обстановке сверхъестественные свойства. Поэтому банальное может показаться мне несущим глубокий смысл. Простое — сложным… Однообразное — изысканно новым!

— Хотите сказать, что можете увидеть в зеленой листве очертания женской фигуры и влюбиться в этот силуэт, но никогда не осмелитесь ухаживать за настоящей красавицей из плоти и крови? — заметил Дамиан.

— Пожалуй… Конечно, я жажду перемен. Все, что угодно, от звонка в дверь до быстро бьющегося сердца, может служить для меня сигналом… Но убийство — ради того, чтобы ленивое сердце забилось сильнее? Нет, это вы, Дамиан, чересчур!

— А почему вы про Корридова ничего не говорите? — недовольно поинтересовалась у Дамиана Китаева.

— Не в отсутствие же? Вы же интеллигентная женщина, Вера Максимовна… Я не могу «за глаза» обсуждать человека.

— Не стесняйтесь, не стесняйтесь, господин сыщик… — заметил Корридов, неожиданно возникая за спиной Филонова. — Не стесняйтесь!

Все невольно вздрогнули от его внезапного появления.

— Что это у вас за бумаженции? — Корридов бесцеремонно выхватил из рук Филонова листки с записями.

— Так-так… «Корридов, личностные характеристики»! — прочитал он вслух.

— Верните мои записи, Арсений Павлович, — попросил Филонов.

— И не подумаю! — И археолог принялся читать вслух дальше: — «Бестактный, чрезмерно интеллектуализированный, безразличный, непоследовательный…» Это что же — про меня?

Филонов попытался отобрать у Корридова свой блокнот:

— Извините… Это для служебного пользования!

— Какого еще «пользования»?! — возмутился археолог. — Здесь написано «Корридов, личностные характеристики». Я могу знать, что вы тут про меня понаписали?

— А что — не нравится? — усмехнулся Филонов.

— Безобразие какое-то…

— Из песни слов не выкинешь. Наши недостатки — продолжение наших достоинств, многоуважаемый Арсений Павлович. Читайте уж тогда и дальше. Там, например, написано: квалифицированный, экспериментирующий, некатегоричный… Что — плохо написал?