Идол

– Да, мэм, - я салютую, сдерживая усмешку.

Но девушка просто смотрит на меня, а затем хватает миску и наполняет ее. Ее ботинки стучат об пол, когда она подходит и ставит ее передо мной. Сгусток комковатого белого вещества смотрит на меня из миски.

– Это каша, - говорит она до того, как я могу сказать хоть слово.
– И я не хочу слушать ни капли твоей ерунды, просто ешь.

– Ты всегда такая жизнерадостная?
– спрашиваю я, забирая ложку, которую она сует мне в лицо.

– С тобой? Да, - она берет свою собственную миску и садится подальше от меня.

– И хоть мала была, жестокость в ней царила, - несмотря на сочную задницу, Элли Мэй ростом не больше метра шестидесяти, и ее телосложение очень хрупкое.

Ее сердитый взгляд достигает своего эпического масштаба.

– Ты только что процитировал Шекспира?

– Увидел эту фразу на тату, - лгу я, потому что так весело ее дразнить.
– Там, кажется, было еще что-то до этого, - я чешу подбородок, заросший бородой.
– Что-то типа... «Когда она сердита, то остра!»

– Никогда не видела эту фразу в роли татуировки, - бормочет она, с сомнением глядя на меня, а затем принимается есть свою кашу.

Я ласково и невинно смотрю в ответ, а потом мы молча едим. Каша хороша на вкус. Однако консистенция немного вызывает у меня тошноту.

– Напиток был очень даже к месту, - говорю, чтобы нарушить тишину. Раньше мне казалось, что я люблю молчание. Оказывается, на хрен его ненавижу.

– Старый рецепт моего папы от похмелья.

Звенит таймер, и она встает. Затем до меня доносится запах печенья, и рот наполняется слюной. Как голодная собака, я слежу за ее движениями, пока девушка достает противень из духовки и выкладывает золотистые холмики на тарелку.

Как только она ставит тарелку на стол, я беру одно печенье, мои пальцы обжигает его жар, а язык болит. Но это неважно. Они слишком вкусные. Просто рай.

Девушка наблюдает за мной, кривя губы так, словно не может определиться между улыбкой и хмурым выражением лица. А у нее красивые губы, должен признать это. Крайне сексуальные губы, я бы сказал. Тот тип, что, даже несмотря на свой небольшой размер, буквально создан для поцелуев.

– Хочешь масла к печенью?
– спрашивает она.

– А это настоящий вопрос?
– выдаю я, перед тем как откусить еще кусочек.

Она встает, хватает кружку, как выясняется, с медовым маслом - черт, такая вкуснятина - и наливает нам две чашки кофе, добавляя сливки в обе и даже не спрашивая, нравится ли мне такой кофе. Обычно я пью черный с сахаром, но прямо сейчас не готов жаловаться на это дерьмо. Не в тот момент, когда она может в ответ отнять у меня печенье.

Так что просто съедаю еще один кусочек райского удовольствия.

– Как тебя зовут?

Не могу же я продолжать называть ее Элли Мэй. И опять же, это в прошлом, так что не имеет значения. Но мне хочется просто знать ответ. Сварлива девушка или нет, она позаботилась обо мне, в то время как на ее месте я вызвал бы копов.

Девушка ставит кружку на стол и смотрит мне в глаза.

– Либерти Белл(прим. пер.
– дословно переводится как «колокол свободы» – символ независимости в США).

Я задумался бы, не издевается ли она надо мной, но воинствующее выражение на ее лице говорит, что ответ до чертиков серьезен.

– Это... очень патриотично.

Она фыркает и отпивает кофе.

– Это нелепо. Но моим родителям нравилось, а я любила их, так что...
– она пожимает плечами.

Любила. В прошедшем времени.

– Значит, ты одна?
– я вздрагиваю, как только слова слетают с уст, потому что она напрягается, а ее нежно-серые глаза снова становятся серьезными.

Либерти отталкивается от стола.

– Я отбуксировала твой мотоцикл сегодня утром. Подвезу тебя в город, чтобы ты мог разобраться с механиком.

Я тоже встаю, достаточно быстро, чтобы земля пошатнулась под ногами.

– Эй, постой, - когда она останавливается, чтобы взглянуть на меня, я молчу. Впервые мне нечего сказать. Провожу рукой по запутанным длинным волосам и вспоминаю, что она помыла их.
– Ты не хочешь знать, как меня зовут?

Черт, последнее, чего я хочу – назвать ей свое имя. Но так раздражает то, что девушка спешит вытолкнуть меня за дверь. И, черт, я даже не представляю, почему меня это волнует.

Она смотрит на меня, медленно разглядывая, отчего моя кожа зудит. Это не сексуальный взгляд. Скорее осуждающий. И мне явно не хватает удачи. Еще один первый раз.

Ее волосы качаются, переливаясь на солнце, когда девушка качает головой.

– Нет. Не хочу.

И затем она оставляет меня с чашкой остывшего кофе и тарелкой печенья.

Либерти

Я была одна слишком долго. Теперь не знаю, как вести себя рядом с людьми. Особенно рядом с этим парнем. Вчера он вел себя отвратительно. Был пьян настолько, что не мог контролировать свое тело. Мне следовало оставить его на своем крыльце, вызвать полицию и помыться, пока они увозили бы его задницу куда подальше.

Но я не могла. Не в то время, когда он так пьян. В этом было что-то еще. Не представляю, в чем проблема этого парня. Я только знаю, что, задумавшись о решении вопроса, просто не могла оставить его.

Так я втащила босяка в свою ванную и помыла. В этом не было ничего сексуального. От него ужасно воняло, и парень был в какашку пьян, поэтому мне оставалось только постараться не свернуть его толстую шею за проявленное безрассудство.

Промолчу о том, как я злилась, что должна была уступить свою кровать этому идиоту. Мне бы ни за что не удалось дотащить его вверх по лестнице до гостевой комнаты.

Но теперь, при свете дня, я теряюсь, когда дело касается моего пьяного босяка. Его присутствие в доме крайне ощутимо. Как будто даже комната не может вместить его.

Харизма. Моя мама обычно говорила, что ей наделены лишь избранные. До сегодняшнего дня я никогда не понимала, что она имела в виду. Потому что, даже несмотря на его несвязную речь и очевидное похмелье, этот парень буквально вибрирует жизненной силой. Она пронизывает воздух, словно духи, впитываясь в мою кожу и вызывая желание потереть предплечья лишь для того, чтобы лучше прочувствовать это ощущение, словно, находясь рядом с ним, я тоже становлюсь кем-то особенным.