Иду на перехват

– Это пройдет, - улыбнулся я.

А почему ты не приехал на праздник?

– Не смог. Был занят. Учения...

– Я думала, случилось с тобой что-нибудь. Второго и третьего хотела дозвониться к вам, но коммутатор почему-то не давал воинскую часть. А потом узнала, что пролетал иностранный самолет. С ним было связано?

– Не совсем.

– Ты сегодня свободен?
– спросила Инна.

– Нет. Я уезжаю в командировку на пять дней.

Мне было неловко, но приходилось лгать.

– Так долго тебя не будет?

В ее больших глазах появилось огорчение.

– Ничего не поделаешь - служба.

– Во сколько поезд?

– Точно не знаю.
– Я не ожидал такого вопроса.

– Где-то около двенадцати.

– Ты торопишься?

– Нет... Да... Меня там ждут товарищи.:

– А почему у тебя такой печальный вид?

Просто мне не хочется от тебя уезжать.

Мне действительно хотелось остаться с нею. Я попытался ее обнять. Она приложила палец к губам.

– Тихо, больной. На приеме ведут себя прилично. Хочешь, я отпрошусь тебя проводить?

– Нет, нет. Спасибо, Инна.
– Я собрался уходить, - Мне еще надо зайти в штаб.

– Когда ты вернешься?

– Числа шестнадцатого.

– Так нескоро, - огорченно вздохнула Инна.
– Ты потом зайдешь?

– Обязательно.

Глава третья.

Арест

Думы, думы... О чем только не передумал я за эти дни, показавшиеся мне целой вечностью!

В камере нас три человека: я, лейтенант-артиллерист и капитан-танкист. Лейтенанта посадили за опоздание на дежурство, капитана - еще за какие-то погрешности. На два часа нас ежедневно выводят на улицу, во двор, отрабатывать строевой шаг, остальное время находимся в камере. Лейтенант и капитан не унывают. Они из хлеба сделали шашки, на бумаге нарисовали доску и с утра до вечера сажают друг друга в сортир.

Я в игре не принимаю участия. Либо хожу из угла в угол, либо, облокотившись на подоконник, смотрю сквозь решетку во двор комендатуры.

Думы, думы... Я ни на минуту не мог избавиться от мыслей о происшедшем. Образ Мельникова стоял у меня перед глазами, а его хрипловатый равнодушный голос звучал в ушах, и порою гнев и отчаяние распирали мою грудь. Вот каким оказался мой кумир, этот красивый, подтянутый полковник, завидно невозмутимый, пунктуальный и аккуратный во всем, располагающая внешность - и холодная бесчувственная душа. С каким спокойствием и равнодушием Он объявил мне пять суток!

Но не за арест меня душила обида... Наказал меня Мельников справедливо: уехать из гарнизона во время учений - все равно что покинуть в разгар сражения поле боя. Поступил я безрассудно, а за ошибки надо платить. Обидно было за свою незрелость, самонадеянность. Я-то считал: класс покажу на учениях, жалел, что не мне довелось атаковать "дельфина"... Всюду ошибки.

Мельников оказался совсем другим человеком, каким представлялся нам поначалу. Его консерватизм в тактике воздушного боя рано или поздно должен был сказаться на боеготовности. И сказался: "дельфин" ушел безнаказанно, на летно-тактических учениях атакован свой самолет. Разные случаи, происшедшие в разное время с разными людьми. А причина одна - недоученность. Конечно, если бы на перехват "дельфина" взлетел сам Мельников или, скажем, Синицын, нарушитель, несомненно, был бы сбит. Но на то Мельников и командир, чтобы учить подчиненных тому, чему научили его. А он ко всем, кроме себя, относится с недоверием, особенно к нам, молодым. Когда я высказал мнение насчет "меча" и "щита", он не пожелал даже говорить на эту тему: яйца курицу вздумали учить. Или мой ночной перехват. Мельников был против того, чтобы молодые летчики участвовали в летно-тактических учениях. Он не доверял нам и, когда меня подняли на перехват, решил послать еще один истребитель для гарантии. Вот и поплатился за недоверие. Правда, больше всех поплатился пока я, но, по всей вероятности, Мельникову это тоже даром не пройдет. Члены комиссии видели, как проходили учения, и многое, наверное, поняли. Интересно, понял ли свои ошибки Мельников? Судя по последним событиям, он настолько самоуверен, что свои действия и решения считает непогрешимыми, а все неудачи полка объясняет ошибками других.

С гауптвахты я вышел в субботу. Когда уходил туда, не везде еще растаял снег, а теперь - весна в разгаре. На газонах зеленеет травка, почки набухли и лопаются, вот-вот покажутся листики. Солнце висит высоко над крышами домов и печет по-летнему. Я несу шинель на руке, на голове шапка. Чувствую себя не совсем приятно: на меня оглядываются прохожие, смеются мальчишки. Но ничего не поделаешь! На душе по-прежнему муторно. Стараюсь заглушить прошлое думами о встрече с Инной. Время - двенадцать часов. Она кончает работу в три. Я решил подождать ее. Переночую в Нижнереченске, а в Вулканск поеду завтра вечером.

Я стоял на автобусной остановке, напротив больницы, поджидая Инну. Вот она легко сбежала по ступенькам и, пересекая улицу, направилась прямо ко мне. Она увидела меня.

– Ты?

Брови ее приподнялись, глаза засветились радостью.

– Нет, не я.

Она взяла меня под руку.

– Пройдемся. А почему у тебя снова кислый вид?
– спросила она, едва мы отошли от остановки.
– Неприятности?

Я усмехнулся:

– Если рассматривать твой вопрос с философской точки зрения, то жизнь человеческая от начала и до конца состоит из неприятностей. Приятными бывают лишь мгновения.

– Я тебя понимаю, можешь не рассказывать, - сказала Инна.
– Служба есть служба.

Я не стал ее переубеждать, чтобы не бередить душу разговорами о моих неприятностях.

Мы дотемна гуляли по городу, ходили на набережную. Река уже очистилась ото льда и разлилась по противоположному берегу, затопив островки, кустарник, низкорослые деревца... В вечерних сумерках она казалась глубокой и бескрайней - как море; движения воды не замечалось; было тепло и тихо. Утихло и у меня на сердце. Я держал Инну за руку, забыв о всех невзгодах.

А когда я проводил ее домой и собрался уходить, мысли мои невольно перенеслись в полк. Завтра снова встреча с Мельниковым, с Синицыным И на душе снова заскребли кошки.

Инна заметила перемену моего настроения,

– Зайдем ко мне, - предложила она.

Умная, милая Инна!..

Мы долго стояли у окна, молча вглядываясь в ночную темноту, словно желая увидеть там свою судьбу. Инна подняла на меня свои глаза, большие, ласковые и доверчивые. Они сияли. Вдруг она обвила мою шею руками, губы ее прильнули к моим. Я обнял ее, ко Инна тут же отстранилась и сказала твердо:

– А теперь спать...

Утром мы вместе готовили завтрак, ели, весело болтая о всяких пустяках. Мне казалось, что мы давно уже живем вот так под одной крышей.

В одиннадцатом часу мы оделись, решив пройтись по городу. Я попросил у Инны щетку для обуви и вышел на площадку. За пять суток, проведенных на гауптвахте, мои сапоги так потускнели, словно переживали вместе со мной. Внизу послышались шаги.

– На четвертом?

Я узнал голос Дуси.

– На четвертом.

Это уже говорил мой друг Лаптев.

– А если мы не застанем их дома?
– спросил Геннадий.

Я подхватил крем, щетку и поспешил в комнату.

– К тебе гости, - предупредил я Инну.

– Какие?
– удивилась она.

– Дуся, Геннадий и Юрка. Подшутим над ними? Я спрячусь.

– Иди на кухню.

Резко и настойчиво зазвонил звонок. Инна открыла дверь. Послышались приветствия, шутки, любезности...

– А где Борис?
– Юрка, наверное, осмотрел всю комнату.

– Его нет.
– Голос Инны был несерьезен, лгать она не умела.