Иду по следам твоим

Но стена, что удерживала мою дочь последний год, оказалась слишком высокой, слишком прочной и непробиваемой для Айви. И только я могла освободить её, помочь прорасти сквозь и добраться до света.

Пусть я не знала, где именно её искать. Но я знала имя той, кто приведёт меня к дочери.

– Non le devo dire proprio niente, 10 – тихо, почти заговорщически проговорила Кармела, когда недовольный народ за моей спиной рассосался и дал нам несколько минут спокойно поговорить. – La donna che ha inviato questa lettera viene qui una volta ogni due settimane. Sempre lunedi. 11

10

Я не должна вам ничего говорить.

11

Женщина, которая отправила это письмо, приходит сюда раз в две недели. Всегда по понедельникам.

Переводчик бесстрастно озвучил слова Кармелы, не передав ни единой интонации. Ни опаски, что её могут уволить. Ни волнения, что такая незначительная информация может оказаться полезной в таком значительном деле.

– Как её зовут?

– Come si chiama? 12 – повторил телефон, на что женщина покачала головой, как игрушка на приборной панели, что были в моде много лет назад.

– Non so esattamente. 13

О нет… Значит, приход сюда ничего мне не даст. Я могла уговорить и разжалобить хоть всю государственную почту Италии, но если никто не знал полного имени человека, то мне никогда его не узнать.

12

Как её зовут?

13

Точно не знаю.

Видно, разочарование слишком чётко проступило на моём лице, потому что Кармела тут же поспешила добавить:

– Ma io mi ricordo di lei, e sulla cinquantina. Bassa, сolore dei capelli e un caffe con latte. Educata, sorride molto. 14

– Она никогда не называлась, но однажды кто-то окликнул её. Донья Росси. Кажется, так, – добавил переводчик.

Как только телефон перевёл последнее слово, назвал имя, подал знак, пусть и наполовину размазанный, я была готова тут же бежать и стучаться в дверь к каждой женщине с фамилией Росси в радиусе сотни километров. Но Кармела хотела сказать что-то ещё.

14

Но я помню её. Ей за пятьдесят. Невысокая, волосы цвета «кофе с молоком». Вежливая, много улыбалась.

– Каждые две недели она приходит и отправляет письма анонимно. – Подсказал переводчик. – Говорит, что это их с подругой старая традиция.

– Она уже была на этой неделе?

– Вчера утром, около десяти, как и положено.

Следующий визит на почту намечался только через две недели. Я опоздала всего на сутки! Решись я на эту поездку чуть раньше, я бы могла натолкнуться на так называемую донью Росси ещё вчера и вполне возможно уже сейчас держать на руках свою подросшую дочь. Но я долго собиралась с мыслями, ведь никто меня не поддерживал, никто мне не верил, никто не принял мою сторону. Теперь они поверят.

– А ей самой приходят письма? – уточнила я через уже привычного посредника.

– Она появляется чтобы что-то отправить и иногда забирает посылки с собой. Не всегда в мою смену, но я успела запомнить эту женщину за целый год.

Целый год… Она была здесь всё это время, пока мы шли по ложным следам, заходили в тупики и всё больше теряли из виду Айви. Нас обвели вокруг пальца, выставили идиотами, обокрали, унеся самое ценное, что только можно унести. Нашу дочь. Но я верну её с процентами. Они ещё пожалеют, что разрушили мою семью.

– Grazie mille! 15 – С жаром воскликнула я и не прочь была бы обнять эту необъятную женщину, а может и расцеловать в смуглые щёки, но нас разделяла стойка и правила приличия. Всё остальное, что мне хотелось сказать этой доброй женщине, пришлось снова вещать через переводчик. – Вы так мне помогли! Не знаю, как отблагодарить вас за доброту! Можно, я оставлю вам номер отеля? Если эта донья Росси появится раньше времени, позвоните мне, хорошо?

Кармела взяла листочек, на котором я накарябала название отеля и номер, в котором остановилась. Оставалось надеяться, что она не забудет о моей просьбе и не выбросит листок вместе со старыми чеками, испорченными марками и прочим почтовым мусором. Но доброта и отзывчивость этой незнакомой мне женщины были самой надёжной гарантией.

15

Огромное спасибо!

Я ещё раз десять поблагодарила Кармелу, собираясь уходить, и наконец освободила окошко для скопившихся у соседней стойки посетителей. Но она окликнула меня. Жестами указала на телефон, и я снова протянула его через дырку в стекле.

– Questa donna… – за неразборчивой беглой речью последовал медленный перевод. – Она в чём-то виновата? Она сделала плохо вашей дочери?

В меня как будто выстрелили из дробовика в упор. Крупнокалиберная пуля разнесла все мои внутренности, размазав по и так не шибко чистому стеклу. Всё тело налилось свинцом, отяжелело, задрожало и едва не осыпалось на пол осколками. Некоторые вопросы высасывают из нас душу. Вгрызаются в плоть и застревают глубоко внутри. Я пробормотала что-то невразумительное, ещё и не постаралась перевести это бормотание на итальянский, и поскорее вышла на улицу. Туда, где не так душно, хотя с самого утра солнце нагрело Бергамо градусов до двадцати, не меньше.

Я выскочила из отделения почты, чуть не врезавшись в какую-то даму в свободной рубашке. В спину мне полетели жгучие, острые словечки, сплёванные с её языка. Но я даже не обернулась. Грудь жгло, словно я проглотила зажжённую спичку, и от этой дымовой завесы было трудно дышать.

Опершись на стену почты, я стала вбирать в лёгкие спасительный кислород и выдыхать гарь, боль, скорбь. Женщина, которую я искала, донья Росси или как там её теперь зовут, не просто сделала моей дочери плохо. Она помогла её похитить. Посеяла кругом мрак, заперла её в самой тёмной комнате, чтобы мой маленький плющ не смог пробраться к свету.

Когда дыхание выровнялось, а боль стала не такой удушающей, я выпрямилась и на секунду замерла посреди Виа Антонио Локателли, не зная, куда идти дальше. Слишком долго ждать следующего визита доньи Росси. Я должна найти её раньше.

Поправив шляпку, я надела солнечные очки и двинулась в сторону отеля, не собираясь терять ни минуты на разглядывания храмов и исторических памятников. Проходя мимо припаркованных в косой рядок машин, я краем глаза заметила лицо, которое уже видела раньше. Буквально десять минут назад. Тот самый мужчина лет сорока из соседней очереди, что смотрел с сочувствием, будто понимал мои душевные излияния на английском и разделял боль. Он стоял у стены соседнего здания и курил себе с таким видом, словно ни дня его душу не заботила никакая тревога. Словно весь мир для него значит не больше затяжки. Словно он докурит, расплющит окурок носком ботинка и заглянет в соседнее кафе на чашку эспрессо или чего покрепче.

Я бы и не обратила на этого беззаботного мужчину никакого внимания. Если бы его глаза пристально не следили за каждым моим шагом.

Год назад

Нью-Хейвен, Коннектикут

Спальня Айви – всего девять квадратных метров, белая дверь с приклеенными звёздочками и окно с широким подоконником. Когда-то эта комната была всего лишь гостиной, в которой редко кто останавливался на ночь. Она долго пустовала, скучала в своём одиночестве без голосов и шорохов. Пока Рик не внёс туда ворочающийся свёрток.

Всего три тысячи триста сорок два грамма, пятьдесят два с половиной сантиметра. Он умещался на предплечье Рика, который немного освоился в роли носильщика и дал мне подержать дочь, только когда сел за руль и повёз нас домой из больницы. Самое огромное счастье обычно довольствуется малыми габаритами.

Когда пять лет не можешь получить то, чего хочешь больше всего, перестаёшь стараться, перестаёшь верить и надеяться. Ты становишься лодкой, что смиренно плывёт по течению в неизвестном направлении. Сворачиваешь вместе с руслом жизни, как-то не разбиваешься на убийственных порогах трудностей, чудом не застреваешь на мели радостей. Порой протекаешь слезами от слишком острых камней на дне, порой тебя латают заботливые руки мужа, но всякие заплатки рано или поздно расходятся по швам.