Иегудиил Хламида
Шрифт:
В корректорскую робко вошел секретарь редакции. Он оставил внизу свою серую крылатку и оказался в сером аккуратном пиджаке и белых майских брюках.
– Можно и мне чайку?
– Что вы, Алексей Алексеевич, "можно ли"?
– воскликнула Катя.
Пешков отодвинулся со стулом от самовара.
Наливая себе чай дрожащей рукой, Алексей Алексеевич обратился к девушкам:
– Вот извольте взглянуть. Господа, может быть, он вас послушает... Катерина Павловна, уговорите его. Он нас хочет оставить без большого фельетона. А завтра воскресенье. На него накатило,
Волжина остановила взгляд на лице Пешкова; он еще хмурился, но правый глаз его был уже прищурен, и на лицо просилась добрая, лукавая улыбка.
– Он напишет, он согласится, - нежно пропела Волжина.
– Он у нас хороший!
– О чем же написать?
– спросил, хмурясь, Пешков.
– Да о чем хотите, голубь мой сизокрылый!
– всплеснул руками Алексей Алексеевич.
– О фонарях, о мостовых, о Струковском саде, о пристанях, о пароходах...
– О птицах... можно?
– Гм... Гм... О каких?
– Ну, например, я хотел бы написать о воронах...
– О воронах? Гм... гм... О воронах? Полагаю, что можно... Ну, там и другие птицы... Не трогайте только двуглавого орла.
– Хорошо! Напишу!
– Великолепно! Давайте по листочку, а то и так мы опоздали с набором.
– Ладно. Посылайте Саньку в "кафедралку". Я буду там. До свиданья!
– Только вы знаете, Хламида, - крикнул вслед Пешкову повеселевший Алексей Алексеевич, - если и о воронах зачеркнет, то исправленного "Сокола" поставим! А то у нас "дыра" - набора не хватит... Я на дачу... Выпускать номер будет Маненков!
Пешков ничего не ответил.
Санька
Самая большая самарская пивная жигулевского завода, неподалеку от кафедрального собора, называлась "кафедралка".
Днем "кафедралка" обычно пустовала. Для Иегудиила Хламиды в эти пустые дневные часы она служила рабочим кабинетом. На мраморном столике стояла кружка с пивом, тарелочка с ржаными, круто посоленными сухариками, пепельница с грудой окурков и маленькая карманная чернильница. Иегудиил Хламида, покуривая, писал на узких, нарезанных в типографии полосках бумаги.
Санька каждые полчаса бегал из редакции в "кафедралку" и весело спрашивал Иегудиила Хламиду:
– Еще про каких птиц будет? О сороках будет?
– Сороки в лес улетели.
– А про грачей?
– О грачах будет.
– А про попугая? У губернатора в окне висит белый попугай.
– Знаю. О нем нельзя.
– Почему?
– Это важная птица.
Назад Санька шел медленно, читая на ходу то, что написал Хламида.
Возвращаясь в четвертый раз, мальчик шел совсем тихо, даже остановился и потом опять пошел, волоча ногу за ногу, уставясь в листки и ничего иного не видя.
Навстречу ему, изнемогая от жары, серой утицей ковылял секретарь редакции Алексей Алексеевич: "все руки" у него были заняты свертками, нельзя было даже распустить зонта. Алексей Алексеевич заметил, что Санька вынул из пачки листок и сунул его в карман штанишек. Алексей Алексеевич остановился и выставил зонтик концом вперед. Зонтик уперся в Санькину грудь.
– А ну, вынимай
из кармана листок!Санька достал.
– Зачем спрятал?
– Та-ак. Очень понравилось.
Алексей Алексеевич пробежал глазами листок.
"Ворона - глупая, по общему признанию, птица - садится, куда ей вздумается; иная ворона сядет на высокопоставленную чугунную голову - и сидит. Чугунная голова не чувствует - ей все равно, села или не села на нее птица и какая это именно птица. Чугунной голове все равно. Но найдутся люди, которые подумают: "Как? Ворона села на голову, которую должна бы украшать медная каска с орлом или голубем... Это оскорбление!" И начинают ворону гнать с неподлежащего ей места. А тут подвернется непременно какой-нибудь озорной молодой человек..."
– Экий ты глупый, Санька!
– сказал Алексей Алексеевич.
– Чего понравилось? Завтра в газете прочтешь. Неси! Не балуйся!..
Санька жалко хлюпнул носом:
– Я не балуюсь... Да ведь это он про кого?..
– Про ворону! Иди, иди!
– И Алексей Алексеевич, вернув листок мальчишке, заковылял дальше.
– Ладно! Я так этого не оставлю!
– пробурчал Санька.
Он сдал в наборную все листки, в том числе и про ворону. Возвратясь в "кафедралку", он сел на стул против Хламиды и, покачав головой, сказал с укоризной:
– Ай-яй! Своих начинаешь в газете протаскивать! Зачем про меня написал? Нарочно, что ли, я царю в нос угодил? Я в ворону метил...
– Бывает. Метил в ворону, а попал в корову. Да, братец, ничего не попишешь. Мы с тобой теперь, Санька, оба - государственные преступники!
– Сам такой и меня таким хочешь сделать?
– Непременно.
– Зачеркни про ворону...
– Не могу. Факт отрадный. А печать должна отмечать отрадные факты.
Санька заморгал, снялся с места и с ревом побежал вон из "кафедралки".
Бубновый туз
Настала вечерняя прохлада. В Струковском саду оркестр играл вальс. В том же саду, в летнем помещении дворянского собрания, над самой Волгой, готовились засесть за карты вице-губернатор Кондоиди, жандармский полковник Гоглидзе, казначей Уповатьев и молодой чиновник особых поручений при губернаторе Кругликов.
Утреннее дурное настроение как будто оставило Владимира Григорьевича. Он с удовольствием сжал пальцами свежую колоду и слегка согнул ее; обложка лопнула, расселась, и колода вылупилась сразу. Стасовав карты, Кондоиди привычным жестом игрока распустил карты широким веером по зеленому сукну. Партнеры вынули по карте. Кондоиди последним открыл бубнового туза.
– Вам сдавать, ваше превосходительство, - сказал Кругликов.
Кондоиди поморщился. И здесь птица! В другой день он не обратил бы внимания на привычный рисунок бубнового туза с гербом Воспитательного дома. Герб изображал птицу пеликана над гнездом птенцов. Согласно сказке о пеликане, он вырывает куски мяса из собственной груди, чтобы напитать голодных птенцов.
– Кстати, о птицах, - заметил чиновник особых поручений.
– Сегодня насмешил нас Мымрецов...*
_______________