Иероглиф «Любовь»

– Не бойся, – сказала монахиня, и Нэнхун перестала бояться. Она ступала по пустоте вслед за святой настоятельницей, шаг за шагом, и так они достигли потаенной реки. Воды ее были бурливы и в то же время так спокойны, что в них отражалось небо, полное невиданных созвездий. На берегах реки стояли каменные изваяния драконов, фениксов и цилиней.

Настоятельница и госпожа Нэнхун стали у кромки воды.

– Трижды наклонись к реке, трижды зачерпни воды, трижды сделай глоток и так постигнешь свое грядущее, обретешь надежду, отринешь страх, сказалa блаженная Чуан.

Нэнхун повиновалась. В первый раз зачерпнула она воды – вода была почти горячей. Выпила – вода на вкус оказалась слаще меда. Во второй раз зачерпнула Нэнхун воды – вода была едва теплой, а сладость в ней мешалась с горечью. Когда же в третий раз зачерпнула государева наложница воды из чудесной реки – та была ледяной, а на вкус горька, как желчь, как яд, как отвар полыни... Нэнхун понудила себя проглотить эту горечь и взглянула на настоятельницу Чуан.

– Нет в моем сердце страха, – сказала Нэнхун. – Есть надежда, которая не обманет. И в свете и во тьме побывала душа моя, пока я пила воду священной реки. Но я не умею истолковывать приметы грядущего. Помогите мне, блаженная мать!

– Опиши мне, что ты чувствовала, – приказала настоятельница.

– В первый раз я пила горячую и сладкую воду – словно пила густой дорогой чай, потом вода стала чуть теплой и наполовину сладкой, наполовину горькой, а в третий раз – такой холодной и горькой, что щипало язык, сводило скулы и ломило зубы!

– Таково твое будущее, – сказала мать Чуан. – Вначале оно исполнится для тебя сладости и теплоты жизненной и сердечной. Ибо ты станешь супругой императора, наденешь облачение императрицы Яшмовой Империи, а после того в скором времени понесешь во чреве.

– О, – прошептала госпожа Нэнхун.

– Ты родишь дивное дитя – в том будет сладость, но тебе не суждено остаться с ним – в том горечь второго глотка. Тепло в твоем сердце не оскудеет, но вокруг тебя сгустится холод зла, которое на таком расстоянии невозможно увидеть в лицо и назвать по имени.

Госпожа Нэнхун едва слышно вздохнула.

– Конец твоей жизни ознаменован горечью и холодом отчуждения. Тебя предадут, отвернутся, забудут. Но и тогда храни в своем сердце надежду, не пускай в него злобу, будь тверда в страданиях. Вот все, что я могу тебе сказать, дитя.

Госпожа Нэнхун сделалась ни жива, ни мертва от таких слов.

– Блаженная мать, – наконец выговорила она, Но что же будет с моим ребенком? С государем Жоа-дином?

– Мы смотрели в твое грядущее – не в их, – ответила настоятельница Чуан, – Потому не спрашивай меня о том, чего ни мне, ни тебе не следует знать.

– Как мне жить с таким знанием? – прошептала Нэнхун.

– Стойко, – ответила мать Чуан и взяла за руку императорскую наложницу...

... В этот момент госпожа Нэнхун проснулась у себя в келье. Оказалось, что она заснула, распростершись на молитвенной циновке. За крошечным окошком бархатно чернела глухая ночь. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком, именно такая тишина царит по ночам в далеких монастырях.

– Какой ужасный сон я видела, – прошептала Нэнхун, вставая.

Но горечь во рту, оставшаяся от последнего глотка, говорила о том, что это был не просто сон.

…Через несколько дней император Жоа-дин и госпожа Нэнхун покинули монастырь Великого Постижения, возвратились в столицу. А когда во дворце истек срок положенного траура по императрице Тахуа, государь облачился в лиловые одежды, вместе с Нэнхун совершил моление перед дощечкой с именем умершей, а затем предал дощечку огню. После чего во дворце начались приготовления к свадьбе императора.

Нэнхун и радовалась предстоящей свадьбе, и тревожилась. Стать императрицей из простой наложницы – значит породить сплетни, зависть и косые взгляды. Впрочем, к этому Нэнхун была готова. Одно печалило ее: когда-нибудь сладость сменится горечью, безымянное зло нанесет свой удар, и с этим ничего нельзя поделать.

Придворные гадатели назвали благоприятный день для свадьбы, и церемония состоялась. Император и Нэнхун в роскошных торжественных одеждах совершили поклонение Небесной Канцелярии и духам предков, вкусили супа брачного согласия [17] и свадебного вина... Празднество во дворце превосходило всякое воображение. На пирах подавались самые изысканные яства и вина: множество лицедеев, танцовщиц, певиц, фокусников потешали гостей. Над дворцом гремели и сверкали разноцветными огнями фейерверки. Императору и новой императрице подносили дары государи соседних стран...

17

Церемония бракосочетания в Яшмовой Империи включает в себя вкушение женихом и невестой особого супа брачного согласия, после которого брак считается заключенным. Суп в данном случае служит эквивалентом обручальных колец

– Рада ли ты, моя государыня? – в один из праздничных дней спросил Жоа-дин.

– Да, владыка, – склонила унизанную драгоценностями голову Нэнхун.

Свадебные торжества продолжались до Нового года. А сразу за новогодними праздниками императрица Нэнхун почувствовала себя в тягости. Лекарь Босюэ подтвердил ее предположения: владычица ожидала ребенка. Когда об этом узнал император, то на радостях издал указ об освобождении всех заключенных, об отмене смертной казни на несколько лет и о даровании свободы рабам, которые не могут сами себя выкупить.

– Я ощущаю себя небожителем, – сказал император государыне. – Мое счастье так полно, что нечего больше и желать. Разве только того, чтоб ты родила сына. Но и дочь – это прекрасно!

Тогда же император Жоа-дин написал завещание, в котором объявлял наследником престола ребенка, рожденного государыней Нэнхун. Завещание освидетельствовали жрецы из храма Небесных Чиновников, поместили в особую шкатулку и опечатали ее восемью золотыми печатями, которые снять можно было только в случае смерти императора. Шкатулка была помещена на алтаре одной из Пяти молитвенных башен императорского дворца...

И снова неумолимо стучали колеса повозки Времени, увозя в прошлое людские радости и печали, привозя из будущего новые печали и радости. В положенный срок императрица Нэнхун разрешилась от бремени. При родах, помимо целой толпы повивальных бабок, императрице прислуживала Юй, ибо ей Нэнхун доверяла как самой себе. Юй приняла ребенка, осмотрела его и сказала:

– Возрадуйтесь, моя государыня! Вы родили девочку.

– Покажи мне ее, Юй, – попросила Нэнхун осипшим от долгих мучительных криков голосом.

– Да, владычица. – Юй показала императрице крошечное писклявое существо. – Ваша дочка прекрасна как лотос! Ну, или как бутон лотоса.

Нэнхун слабо улыбнулась:

– Слава Небесам! Надеюсь, император будет рад... Императрица не ошиблась – радости ее супруга не было предела. Когда ему поднесли запеленутую в драгоценные ткани дочку, он взял ее на руки, поднялся к престолу, возвышающемуся в главной зале Непревзойденного дворца, и положил младенца на престол.

– Вот ваша будущая императрица, моя славная наследница! – возгласил император Жоа-дин толпившимся перед ним придворным. – Только не вздумайте сейчас оглашать воздух приветственными кличами. Еще напугаете мне малышку. Пошли вон.