Иезуитский крест Великого Петра

Граф Рабутин понял: князь Меншиков может быть очень полезен; через него можно добиться чего желаешь, не вдаваясь в откровенности на счет тайных причин желания.

Было понятно и то, что создание Верховного Тайного Совета, коллегиального органа, с введением в него представителей родовитого боярства — это попытка удовлетворить затаившуюся русскую партию, мечтавшую об ограничении власти государыни и установления в России власти, схожей с той, что образовалась в Швеции.

Графа Рабутина прямо-таки засыпали чрезвычайными милостями. Его отличали от всех посланников коронованных лиц и караулом, и местом, демонстративно предлагаемым ему на всех пирах и балах. Именно поэтому Кампредон уклонился от бала, данного в честь годовщины коронации государыни, а вскоре покинул Россию. (Его функции отныне выполнял секретарь французского посольства Маньян).

Переговоры графа Рабутина по заключению союзного договора с Россией успешно продвигались вперед.

В войсках меж тем начинали уже довольно громко поговаривать, что государыня все делает для герцога Голштинского и ничего для великого князя Петра Алексеевича.

В один из майских дней во многих местах Санкт-Петербурга было расклеено воззвание возмутительного характера.

Начались обыски. Искали автора. Близ дворца появилось подметное письмо, в котором говорилось, что все обыски будут тщетны.

Члены Верховного Тайного Совета обратились к «простосердечному читателю» с воззванием обнаружить авторов письма. Было обещано две тысячи рублей тому, кто укажет составителя. При этом объявлялось, что деньги будут положены в фонари: тысяча в фонарь у Троицкой церкви и вторая — в фонарь у церкви Исаакия.

Никто не высказал желания стать обладателем упрятанных денег.

Таившиеся у ловушек караульные принуждены были покинуть свои посты.

В интересах безопасности государыни был учрежден отряд телохранителей в количестве 73 человек, положивший начало кавалергардии.

Великий князь Петр Алексеевич начинал сознавать, кто он, чувствуя крепкую опору. В двадцатых числах мая 1726 года он наотрез отказался ехать в Ригу, сделав сомнительной и саму намечавшуюся поездку государыни с князем Меншиковым.

Из лиц, окружавших великого князя, обращал на себя внимание его гоф-юнкер князь Иван Долгорукий, который был весьма близок ему.

Долгорукому шел семнадцатый год. Он был старшим сыном князя Алексея Долгорукого. Воспитание, как стало известно графу Рабутину, гоф-юнкер получил в доме своего деда — князя Григория Долгорукого, бывшего многие годы послом при польском короле Августе II.

Природа наградила гоф-юнкера добрым сердцем, и это свойство, выделяя его из толпы царедворцев, располагало к нему многих, в том числе и великого князя Петра Алексеевича.

Иван Долгорукий был назначен гоф-юнкером в 1723 году, вскоре после своего возвращения на родину, в то время, когда великий князь Петр Алексеевич был «забыт и незнаем», когда никто не обращал на него внимания. Поняв тогдашние придворные конъюнктуры, Долгорукий принял в расчет, что преемником Екатерины I будет не кто иной как Петр Алексеевич, и, как говаривали старые люди, «рассудил сыскать его к себе милость и доверенность».

Историк М. М. Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» передает следующий анекдот: «В единый день, нашед его (великого князя Петра Алексеевича. — Л.А.) единого, Иван Долгорукий пал пред ним на колени, изъясняя всю привязанность, какую весь род его к деду его, Петру Великому, имеет и к его крови; изъяснил ему, что он по крови, по рождению и по полу, почитает его законным наследником Российского престола, прося, да уверится в его усердии и преданности к нему». С этого дня начиналась дружба его с великим князем. Петр, впечатлительный и привязчивый, не мог не полюбить и не привязаться к ловкому, словоохотливому красавцу».

Графу Рабутину было ясно: князь Иван Долгорукий определен своими родственниками к великому князю Петру Алексеевичу, дабы наиболее надзирать его поступки и примечать слова и движения мысли.

V

В ночь на 20 мая 1726 года в Петербурге загорелись галерные верфи. Сгорело 12 галер, готовых к спуску на воду, яхта и несколько шлюпок.

Государыня тотчас же приехала с генералами и, благодаря разумным распоряжениям, огонь был потушен.

Русских галер всего более опасались англичане и датчане.

(Еще 15 апреля князь Куракин извещал из Лондона, что английская эскадра из 20 кораблей назначена в Балтийское море по требованию двора датского.

В мае английская эскадра появилась под Ревелем. Командующий, адмирал Уоджерс, передал Екатерине I грамоту короля Георга I, в которой говорилось, что сильные вооружения России в мирное время возбудили подозрения в правительстве Англии и в союзниках, и потому неудивительно, что он, король, отправил в Балтийское море сильную эскадру).

По прошествии трех недель со времен пожара галер датский посол прислал в канцелярию двора мемуар следующего содержания:

«Не смотря на ходящие всюду слухи, будто целию огромных вооружений России служит мнимое удовлетворение герцога Голштинского, король датский не может не поверить, чтобы Царица желала разорвать добрые отношения с державой, изстари дружественной и союзной ей, из-за такой цели, ради принца, предназначенного занять со временем шведский престол и интересы коего сделаются тогда, по необходимости, прямо противуположные интересам России».

Посол извещал, ему приказано королем просить Ее Царское Величества объяснить, в ответ на этот мемуар, каковы истинные намерения ее относительно датской короны.

Датскому послу не давали ответа.

Задержка с ответом происходила еще и потому, что князь Меншиков, как пишут, «физически не мог успевать на разнообразных поприщах, где ожидались его непосредственные распоряжения». Немудрено, что многое в государственном механизме медлило, запаздывало, даже приостанавливалось.

Кроме того, честолюбивый князь усиленно искал возможности осуществления давно преследовавшей его мысли — самому сделаться герцогом курляндским.

Будучи в последние годы домоседом, он вдруг засобирался в Ригу, торопя с отъездом. Спешить было с чего. В июне 1726 года на сейме в Митаве дворяне, с тайного согласия польского короля Августа II, избрали внебрачного сына короля — графа Морица Саксонского своим герцогом. Анне Иоанновне Мориц нравился, и она не прочь была выйти за него замуж, о чем и сообщала Меншикову, прося у светлейшего князя ходатайства перед императрицею.

А. Д. Меншиков отправлялся в Ригу с единственной целью — расстроить возможный брак.