Иезуитский крест Великого Петра

Маркизу приказано было ехать к новому месту с чрезвычайным поспешением, но на пути он остановился в Берлине, как пишут, дабы похвастаться блеском, которым намеревался ослепить Петербург и позлить тем самым своих берлинских врагов. Тщеславие ли руководило действиями посла или какие другие мотивы, судить трудно, но задержку в пути отметим.

Конечно, было, было чем похвастать новому министру при российском дворе. Двенадцать кавалеров в свите, секретарь, восемь капелланов, шесть поваров под главным руководством знаменитого Барридо, первого, по отзыву современников, знатока в деле хорошо поесть, пятьдесят пажей, камердинеров и ливрейных слуг. Самые великолепные и самым лучшим образом исполненные из виданных когда-либо в России платья. В тщательно укупоренных ящиках везлось сто тысяч бутылок тонких французских вин.

— Мы еще покажем русским во всех отношениях, что значит Франция, — говорил маркиз де ла Шетарди.

Меж тем, 18 сентября был заключен Белградский мир. 23 сентября прусский король дал маркизу аудиенцию в Потсдаме и пригласил к себе на обед. За столом шел оживленный разговор. Прямодушного и прямолинейного старого короля интересовала придворная жизнь Людовика XV, и он расспрашивал маркиза о последнем увлечении французского монарха. Дипломат отвечал уклончиво, хотя особа, интересовавшая старого Фридриха, сыграла немаловажную роль в его новом назначении. Графиня де Майльи явно благоволила красавцу маркизу.

Лишь 15 ноября, получив из Парижа нагоняй за промедление в дороге, маркиз де ла Шетарди поспешил в Петербург.

В Европе строили догадки о возможных последствиях меняющихся отношений между Францией и Россией. Полагали, предметом переговоров посла будет укрепление дружбы и союза, предложенного Петром Первым чрез князя Куракина, но оставшегося неисполненным по случаю затруднений в признании императорского титула, и установление торговли между французами и русскими. Более проницательные считали, французский двор пообещает гарантировать заключенный между Россиею и Швецией Ништадтский трактат и предложит свое посредничество по случаю возникших между русскими и шведами неудовольствий.

Разумеется, настоящая цель отправления версальским двором посланника в Петербург была загадкою для современников, не посвященных в закулисные тайны французской политики.

Лишь узкий круг лиц, направивших министра в Россию, знал о задачах, поставленных перед ним.

Сохранилась записка, написанная кардиналом Флери в Компьене, в июле 1739 года, «служащая инструкциею маркизу де ла Шетарди, который отправляется в Петербург чрезвычайным посланником его величества к царице». В ней, помимо указаний, как вести себя с точки зрения этикета, чтобы не уронить достоинства представительствуемой страны, находим любопытные строки: «Состояние России еще не обеспечено настолько, чтобы не опасаться внутренних переворотов… Ныне король не может по справедливости иметь верные подробности об этом положении; но, вспоминая незначительность права, которое возвело на русский трон герцогиню курляндскую, когда была принцесса Елизавета и сын герцогини голштинской, трудно предполагать, чтобы за смертью царствующей государыни не последовали волнения». Строки настораживают. Кардинал тут же спешит оговориться, что король-де не имеет предписывать ничего касательно этого предмета своему посланнику и что «было бы даже очень опасным предпринять что-нибудь такое, что высказало бы какое бы то ни было любопытство или расчет в этом случае». Однако прав забытый историк и литератор прошлого столетия Е. Маурин, задавший первым вопрос: «Но к чему могла служить эта оговорка, раз у французского правительства действительно не было в мыслях интриговать против русской царствующей фамилии?» Читаешь следующие строки записки и начинаешь интуитивно догадываться о видении дел французским кардиналом: «…но в то же время весьма важно, чтобы маркиз де ла Шетарди, употребляя всевозможные предосторожности, узнал, как возможно вернее, о состоянии умов, о положении русских фамилий, о влиянии друзей, которых может иметь принцесса Елизавета, о сторонниках дома голштинского, которые сохранились в России, о духе в разных корпусах войск и тех, кто ими командует, наконец, обо всем, что может дать понятие о вероятности переворота, в особенности если царица скончается прежде, чем сделает какое-либо распоряжение о наследовании престолом».

С уверенностью можно сказать, посылая де ла Шетарди в Россию, Франция заранее считалась с возможностью вмешаться во внутренние дела России. Да и могло ли быть иначе? Кардинал Флери и стоящие за ним иезуиты исходили из реального. Три силы боролись в то время на континенте: Австрии, Пруссии и Франции. Та страна получала значительный перевес, с коей Россия держала тесные отношения. В правление Анны Иоанновны в выгоде оказывались немцы, и склонить Россию в свою сторону Франция могла, следовательно, только при перемене царствующей особы. Цесаревна Елизавета Петровна, на взгляд французских иезуитов, являла все гарантии, что со вступлением ее на престол Россия от немцев перекинется к французам. С детства цесаревну воспитывали в мысли стать французской принцессой — то была сокровенная мысль Петра Первого. И, кроме того, сколько ей пришлось натерпеться от немцев! Путь к сердцу «северного колосса» лежал через корону Елизаветы, заметил историк прошлого столетия, следовательно, Франции надо было добыть таковую!

Трудно не согласиться с этим замечанием.

II

Пожелтевшая, разорванная в некоторых местах, чудом сохранившаяся до нашего времени газета «Санкт-Петербургские ведомости», номер первый за 1740 год. Читаем извещение: «В прошлый четверток (27 декабря 1739 г.), пред полуднем, соизволила ея императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, недавно прибывшего сюда полномочного посла его величества короля французского, г. маркиза де ла Шетарди с обыкновенною церемонией на публичную аудиенцию всемилостивейше допустить. После чего сей превосходительный посол в то же самое время у их высочества государыни цесаревны Елизаветы Петровны и у государыни принцессы Анны, а третьего дня у его высококняжеской светлости герцога курляндского аудиенцию имел».

В номере третьем «Ведомостей» читаем: «В прошлую: среду пред полуднем изволил его высококняжеская светлость герцог курляндский к обретающемуся при здешнем императорском дворе чрезвычайному послу его христианнейшего величества, превосходительному господину маркизу де ла Шетарди для отдания обратной визиты с пребогатою церемониею ездить, понеже его превосходительство вышеупомянутый, г. посол за день до того, а именно в минувший вторник, ея высококняжескую светлость герцогиню курляндскую посещал, а его высококняжеская светлость наследный курляндский принц такую ж ему, г. послу, визиту в прошлую субботу учинил…»

III

Одно из первых донесений маркиза, отправленное из Петербурга 9 апреля 1740 года: «Я старательно и тщательно собираю материалы для доставления вам верной картины этой страны. Работа очень трудная; опасения и рабство лишают всякой помощи». Из донесения от 21 мая 1740 года: «Будет более или менее близкий случай, который я стерегу, чтобы похитить у одного лица, так, что он того не заметит, имеющиеся у него сведения о состоянии морских сил, финансов и сухопутных войск царицы».

Шпионство было в большом ходу в Петербурге. Должно быть весьма осмотрительным человеку приезжему в северной столице. Здесь, со времени появления Бирона в царских апартаментах, всяк за кем-нибудь приглядывал. Добывая сведения, не гнушались ничем. Многое решали деньги, особенно золото и драгоценности. Посланники, дабы «смазывать дела», постоянно просили свои дворы прислать ассигнации дополнительно. Русский двор подкупался ими через посредство министров, которые имели при нем какое-либо значение. В 1731 году (за десять лет до появления маркиза де ла Шетарди в России), по донесению Лефорта, дворы венский и берлинский истратили с этой целью по 100 000 экю. Надо думать, сколько теперь могли стоить важные сведения, когда на каждом шагу можно было наткнуться на бироновского лазутчика. Читаем в «Записках» Миниха-младшего: «…герцог курляндский… избыточно снабжен был повсеместными лазутчиками. Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, получал он обстоятельнейшие известия; и поелику ремесло сие отверзало путь как к милости, так и к богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились служить к тому орудием…»

Анна Иоанновна, во все время своего царствования опасавшаяся Елизаветы Петровны как соперницы, еще в 1731 году приказала фельдмаршалу Миниху смотреть за цесаревною, «понеже-де она по ночам ездит и народ к ней кричит, то чтоб он проведал, кто к ней в дом ездит?» Миних сначала было обратился к личному врачу цесаревны — французу Лестоку, но как этот ему ничего не доносил, то он приставил к ней в дом урядника Щегловитого. И тот регулярно докладывал, кто к цесаревне ездил и куда она выезжала. Чтобы следить за нею по городу, нанимались им особые извозчики.

В большие праздники и в день коронации, когда во дворце разносили в изобилии вино, причем Анна Иоанновна не только побуждала пить, но и сама из собственных рук подносила кубок, старалась стареющая императрица испытать многие лица; имела и поверенных, которые, по ее поручению, искали случаев выведывать множество сведений о подгулявших придворных.

Снежная зима в Петербурге, морозная. Скользят возки, санки по льду Невы. Редкий прохожий вечером, кутаясь в шубейку, нагнув голову от ветра, спешит в теплый дом, к семье.