Иезуитский крест Великого Петра

Леди Рондо так характеризовала его в 1735 году: «Как воин, он предприимчив и быстр, и так часто успевал в своих дерзких предприятиях, что теперь влюбился в них, не обращая ни малейшего внимания на то, что приносит в жертву своему честолюбию множество людей».

Еще в те годы подмечено было, что предприимчивость его переходит границы, предписываемые долгом.

Ненужная России война, напрасно погубленные люди, силы и деньги меж тем стяжали русскому войску лавры храбрейшего, а фельдмаршалу — славу лучшего полководца в Европе. Лица внимательные приметили: побуждаемый чрезмерным честолюбием, Миних желал бы управлять всем на свете.

Вынужденный обстоятельствами согласиться на регентство Бирона, Миних 17 октября стоял у постели умирающей императрицы, выслушав именно к нему обращенные последние слова Анны Иоанновны: «Прощай, фельдмаршал!»

Наблюдая за Минихом, французский посол отмечалего деятельное участие в борьбе за власть между различными придворными группировками. Миних поддержал Бирона, добивавшегося регентства, рассчитывая, вероятно, получить чин генералиссимуса и участвовать в управлении империей. Но вскоре, однако, убедился в неверности сделанной им ставки. Бирон не собирался ни с кем делиться властью.

Выглядел Миних последние три недели смирным. Чаще обычного пребывал дома. Была у фельдмаршала неплохая библиотека. Возвратившись от Анны Леопольдовны, Миних сообщил домашним, что ныне обедают они у Бирона, велел собираться и надолго заперся у себя в библиотеке.

Проезжая по петербургским улицам, торопясь в Летний дворец к обеду, на который им были приглашены Миних и Менгден с семьями, Бирон, скользя по лицам встречающихся на пути людей, вдруг подметил про себя, что все они имели скучный вид, как люди, чем-нибудь недовольные. Это произвело на него сильное впечатление.

Об этом он поведал гостям, собравшимся за обеденным столом.

Присутствующие, как и можно было ожидать, высказывались в том смысле, что, наверное, ничего особенного не было в лицах, встреченных герцогом людей и что, может быть, они опечалены смертью государыни.

Ответы не успокаивали герцога. Он был молчалив и задумчив во все время обеда.

Вставая из-за стола, фельдмаршал простился, оставя свою семью.

Он отправился домой.

Вечером Миних явился во дворец к Анне Леопольдовне и спросил, не имеет ли она что-нибудь ему приказать, потому что его план сделан и он исполнит его в ту же ночь.

Анна Леопольдовна была поражена столь важным и скорым решением.

— Каким образом? — поинтересовалась она.

— Прошу меня извинить, если не скажу вам своих планов, и не удивляйтесь, если подыму вас с постели часа в три утра.

Анна Леопольдовна выслушала Миниха и после недолгого раздумья сказала:

— Я предаю себя, моего мужа и моего ребенка всецело в ваши руки и рассчитываю на вас. Пусть Бог вас ведет и сохранит нас всех.

Откланявшись, фельдмаршал отправился к герцогу Курляндскому на ужин.

План фельдмаршала (а уж он как никто чувствовал изолированность Бирона в последние дни) состоял в следующем. Герцог мог рассчитывать на Измайловский и Конногвардейский полки. Наоборот, преображенцы держали сторону Миниха. К тому же сегодня, в субботу, очередь держать караул у Зимнего и Летнего дворцов за преображенцами. Следовательно, не станется проблем захватить регента ночью и порешить с ним по-свойски.

За ужином регент Бирон был рассеян и мрачен. Он казался чем-то обеспокоенным. Жаловался на удрученность духа и на большую тяжесть, коей никогда в своей жизни не чувствовал.

— Легкое нездоровье, — сказал Левенвольд, — ночью пройдет.

— Пройдет, — поддержал Миних. — К утру забудется обо всем.

Ужинали втроем.

Обыкновенно общительный, герцог не сказал более ни слова.

Дабы оживить немного разговор, фельдмаршал стал рассказывать о своих кампаниях, о разных событиях, при которых присутствовал в течение своей сорокалетней службы.

В конце разговора Левенвольд неожиданно спросил:

— А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?

Странность вопроса, так неуместного в этом разговоре, поразила фельдмаршала, но он, быстро взяв себя в руки и сохраняя спокойный вид, ответил с наружным равнодушием:

— Наверное, в массе дел, при которых присутствовал, были дела во всякое время дня и ночи.

Отвечая, Миних заметил — герцог, лежавший на своей постели, в тот момент, как он говорил эти слова, приподнялся немного, оперся на локоть, положил голову на руку и оставался так долго в раздумье.

Расстались они около десяти часов.

Вернувшись домой, фельдмаршал приказал разбудить себя в два часа ночи. Лег в постель, но, как позже говорил, глаз не смыкал.

Ровно в два часа он сел в карету с одним из своих адъютантов — Манштейном. Другой же — Кенигсфельд должен был ехать перед ним в санях и остановиться в пятидесяти шагах от дворца, чтобы не подать знака прислуге, куда он пойдет.

Выйдя из кареты и сказав адъютантам, что надобно поговорить с сыном, который, как гофмейстер Анны Леопольдовны, спал во дворце, Миних направился в покои принцессы. Караульный не хотел впускать его.

— Какого полка? — грубо спросил Миних.

— Преображенского, — отвечал тот.

— Я освобождаю тебя от исполнения данного тебе приказа, — произнес фельдмаршал и отворил двери покоев.

Анне Леопольдовне он объявил, что пойдет исполнить ее приказания, если она теперь повторит их.

Она это сделала.

— Прошу вас подтвердить сказанное в присутствии караульных при императоре офицеров, — сказал Миних.

Анна Леопольдовна согласилась. Тех ввели, и принцесса дрожащим голосом объявила им свои желания.

Офицеры выразили готовность их исполнить.

Анна Леопольдовна перецеловала их одного за другим, поцеловала и фельдмаршала.

Миних поспешил во двор, приказал собрать караул и, отобрав человек восемьдесят, направился к Летнему дворцу — резиденции Бирона.

Петербург спал. Фельдмаршал пешком, в мундире, в сопровождении своих адъютантов и гвардейцев шествовал по темным улицам города. Его карете приказано было ехать посреди отряда.

На углу Летнего дворца их окликнул караульный: