Игорь Святославич
Шрифт:
Улучив момент, Ефросинья явилась к супругу, когда рядом с ним не было ни слуг, ни ближних бояр. И повела такую речь:
— Не с упреками, не с ревностью пришла я к тебе, Игорь, но с повинной головой. Виновата я перед тобой и сознаю это.
— В чем же твоя вина, Фрося? — недоумевая, поинтересовался Игорь.
— В том, что ты глаз на холопку Алену положил и наложницей своей ее сделал, — спокойно ответила княгиня. — Презрела я за заботами о доме и детях ложе супружеское, прости меня, Игорь. Я думаю, позднее раскаяние лучше незнания и верное средство к сохранению семейных уз. Я люблю тебя, как
Игорь был поражен услышанным. И в не меньшей степени его поразили ее спокойствие и рассудительность. Игорь горячо заверил жену, что супружеский долг для него всегда был и будет на первом месте, а забавы с рабыней на самом последнем.
— Не хотелось мне попрекать тебя твоею холодностью, Фрося, — молвил Игорь себе в оправдание, — вот и спутался я с половчанкой…
— Не оправдывайся, милый, — прервала его Ефросинья. — На тебе вины нет. Я сама во всем виновата.
Игорь подошел и обнял жену. Он еще раз убедился в том, что судьба даровала ему в спутницы жизни необыкновенную женщину.
Незадолго перед тем Игорь совершенно случайно узнал, что Ефросинья не только умеет писать и читать по-русски, но также неплохо знает греческий и латынь.
Монахи-переписчики, работавшие на княжеском подворье, принесли как-то показать Игорю книги, отобранные для переписки, и среди них «Историю» Геродота на греческом языке. Случайно оказавшаяся тут же Ефросинья заинтересовалась именно Геродотом и, открыв книгу, принялась читать по-гречески, изумив не только монахов, но и самого Игоря.
Монахи стали просить княгиню помочь им в переводе Геродота на русский язык. Она без колебаний согласилась.
С той поры Ефросинья стала наведываться туда, где жили и трудились монахи-переписчики.
Однажды Игорь застал жену спорящей с иноком Ефстафием, самым старшим из монахов. Перед ними был текст какой-то латинской книги, которую они вдвоем переводили на русский язык. Ефстафий стоял на том, что обращения древних римлян к языческим богам следует опускать в русском переводе как нечто греховное. Ефросинья, не соглашаясь с ним, утверждала, что боги и обряды древних народов есть один из столпов, на которых покоилась их мораль и культура. Отрицать это — значит что-то недосказать, утаить от людей нынешних свет истины и понимания той далекой эпохи.
Ефросинья говорила столь возвышенно и убедительно, что Игорь от невольного восхищения открыл рот.
«Спорить с твоей женой, княже, все равно что с библейским царем Соломоном, — сказал после Ефстафий Игорю, — Не иначе, супруга твоя пошла разумом в отца своего Ярослава Осмомысла».
Игорь был польщен такой похвалой.
Рассудительность Ефросиньи подметили и жены путивльских бояр, бывавшие у нее в гостях. Иным боярыням было много больше лет, чем молодой княгине, однако они не считали зазорным или унизительным советоваться с ней в своих делах, зная, что та умом своим не кичится.
…В середине лета в Чернигов пожаловало очередное посольство из Степи, вместе с которым прибыл тринадцатилетний сын Кончака.
Обряд крещения над ханским сыном свершил сам епископ Черниговский Арсений
в главном храме города — Спасо-Прербраженском соборе. Вместе с сыном Кончака в православную веру были обращены еще трое сыновей именитых половцев, в числе коих был и сын Узура.По такому случаю в Чернигов съехались почти все Ольговичи, не было только Святослава Всеволодовича. Игорь и Всеволод приехали с женами. Ярослав, как обычно, оставил свою властную супругу дома.
В центре внимания находился сын Кончака, получивший в крещении имя Юрий. Подросток чувствовал это, поэтому держался с подчеркнутым достоинством. Не зная ни слова по-русски, он тянулся к Манефе, знавшей половецкий язык, и к Олегу, говорившему по-половецки не хуже и ставшего для Сокала-Юрия крестным отцом.
Игорь стал крестным отцом сыну Узура, получившему православное имя Лавр. Крестником Всеволода стал сын хана Чилбука, а крестником Ярослава — сын Кончакова брата.
Олег, желая отпраздновать столь богоугодное дело, задал богатый пир, на котором половцы и русичи сидели за столами вперемежку.
Манефа и Агафья организовали отдельное застолье для черниговских боярынь, приглашенных па торжество вместе с мужьями.
Женское пиршество было не столь шумным, в отличие от мужского, и менее многочисленное. Если в княжеской гриднице гостей развлекали гусляры и скоморохи с ручными медведями, то собравшиеся за столом княгини и боярыни развлекали себя сами бойкими сплетнями и шутками по поводу похождений чьего-нибудь гуляки-мужа либо сердечных страданий какой-нибудь юной боярышни.
Ефросинья сидела за столом рядом с Агафьей и сетовала на то, что с некоторых пор ей приходится делить мужа с холопкой, крещеной половчанкой.
Агафья, желая утешить подругу, призналась, что ее супруг давным-давно не хранит ей верность, греша и со свободными женщинами, и с рабынями.
— Такова уж мужская порода, — сказала Агафья невесело. — Ежели иная свободная женщина грешит обычно с одним единственным человеком, и то из-за любви к нему, то мужчины часто прелюбодействуют со многими женщинами, любя тем не менее одну.
Для Ефросиньи это было слабое утешение.
— Я за детей боюсь, — призналась она. — Господь может наказать их в будущем за грехи отца.
— Ты говорила об этом Игорю? — спросила Агафья.
— Нет еще, — ответила Ефросинья, смутившись. — Не могу я упрекать Игоря за связь с рабыней и тем более обвинять, ибо знаю, насколько половчанка пригожее меня. Я-то после родов вон как располнела, а соперница моя стройна как ивушка. К тому же я всю себя детям отдавала, с мужем в постели редко сходилась. Вот он и приглядел себе зазнобу. В неверности Игоря больше я сама виновата.
Агафья посмотрела на Ефросинью с невольным уважением.
Ее изумляла и восхищала эта смесь ума и наивности. И было даже немного стыдно за свою связь с Игорем. Ефросинья считает Агафью своей лучшей подругой и не догадывается о том, что та была, и довольно долго, любовницей ее мужа.
«Впрочем, я ныне Игорю тоже неинтересна, — оправдывая себя, подумала Агафья, — у него теперь мысли о другой. Так вот почему он не смотрит в мою сторону. С крещеной половчанкой связался! Ну я ему это припомню!»
Манефа между тем всячески обхаживала Ольгу, свою младшую сноху.