Игорь. Корень Рода

Девица, будто черноголовая пташка живо выпорхнула из-под скрывавших её ветвей, приветливо поклонилась гостям и, ловко подхватив свою корзинку, в которой теперь лежал тонкий цветастый плат из древесной ткани, так же быстро исчезла за калиткой. Ольга несколько оторопела от столь неожиданной встречи и какое-то время не знала, что молвить, а потом, проводив легконогую посланницу взором, произнесла, не то с удивлением, не то с укором:

– Что это за девицы у тебя тут шастают прямо в Ратном стане? Подарки принимаешь и раздаёшь, будто не воевода, а сам Коляда новолетний… – Ольга перевела очи на Олега, разглядывая его, будто впервые увидела. Тёмные волосы на висках тронуты сединой, карие очи глядят пристально, а порой даже пронзительно, но с какой-то скрытой теплотой. Не получив ответа на свой вопрос, княгиня, наконец, вспомнила, зачем пришла.

– Что ж это такое, коли нет дома Игоря, так можно надо мной сколько угодно измываться, я что, в неволе, или как? – начала наступать она на воеводу, который так же спокойно слушал её громкие возмущения. Он только взглянул на охоронцев и, подозвав старшего из них, что-то негромко молвил. Тот кивнул, сделал знак сотоварищу, и оба ушли в сторону Ратного стана. Ольга, кажется, даже не заметила этого, она распалялась и от спокойствия воеводы, и от его невозмутимости, а может ещё более от женской обиды. Ольга помнила, как прошлой зимой воевода провожал её по морозному ночному Киеву, а потом в горнице рёк странные речи и глядел такими очами… Только в свои двадцать семь Ольга считала любого мужа на два десятка лет старше себя, настоящим стариком, и не обращала на таких внимания. Игорь тоже был старше её на десяток лет, но он был широкоплеч и кряжист, бритый череп с прядью волос на макушке, посвящённой по варяжскому обычаю Перуну, сильный и грубый, как нурманский викинг, он был для Ольги образцом настоящего воина, и потому разница в возрасте не столь ощущалась. Княгиня никак не ожидала, что обычно сдержанный и не особо разговорчивый воевода может быть обласкан вниманием жён, причём столь молодых, как эта дева, а может и её мать, о которой он так тепло упомянул. «Вот тебе и «старик», такая весёлая молодая девица в гостях, малину она принесла, как же!» Мысль, что тот, кто явно вздыхал о ней, сейчас, видно, тешится с другими жёнами и о ней не вспоминает, уязвила сердце Ольги.

– Отчего я не могу поехать к княгине северянской на праздник по её приглашению? – уже кричала она зло и с обидой. – Отчего я должна сидеть в душном тереме, как какая-то рабыня, а кто-то огурчиками да ягодками балуется в это время с молоденькими девицами! – Ольга вдруг замолчала, дыхание её прервалось, сине-серые очи наполнились обильной влагой, как озерца в час половодья. Княгиня отвернулась, и воевода услышал горькие всхлипыванья. – Никому я не нужна, сижу, как затворница, и никому до меня дела нет! – Ольга утёрла очи концом снежно-белого расшитого плата, который достала из рукава.

Показное спокойствие воеводы враз сменилось растерянностью. Он подошёл к Ольге, начал сперва словами, а потом и несмелыми лёгкими поглаживаниями успокаивать её, но та разрыдалась ещё более. Он обнял её за плечи, привлёк к себе, продолжая поглаживать, как ребёнка. Она сначала упиралась, но почувствовав неожиданную для неё силу в руках воеводы, как-то обмякла, теснее прижалась к его крепкой, закалённой постоянной работой с оружием груди, и стала плакать тише. А Олег вдруг понял, как он сейчас счастлив, оттого, что та, которую он провожал тайными взглядами, и о которой грезил глубоко и скрытно столько лет, сейчас так доверчиво прильнула к нему.

– Успокойся, Прекраса, тебе нужно успокоиться, – шептал он тихо, называя её прежним именем, – не до поездок сейчас. Дружина в дальнем походе, большой охраны дать тебе не могу, а с малой опасно, вдруг наскочат кочевники, нельзя сейчас в гости, никак нельзя, ладушка… – Олег нежно прикоснулся устами к шее Ольги, потом к розовой мочке уха с золотой серёжкой. Землячка не отстранилась. Тогда, дрожа всем телом от волнения, воевода горячими устами коснулся её пылающих, солёных от слёз ланит, потом трепетных уст и почувствовал ответный жаркий поцелуй и крепкие объятия. Он неожиданно легко подхватил обмякшее от нахлынувшей неги статное и крепкое тело на руки и понёс в дом, не в силах оторвать своих уст от её таких жарких, желанных и нежных.

После горячей близости они в изнеможении лежали на широкой лаве, застланной мягкими шкурами.

– А ты с летами ещё краше стала, – тихо молвил Олег. – Хотя я полюбил тебя ещё тогда, когда узрел впервые там, на реке Великой. Я так завидовал всегда Игорю…

– Зато он не завидует, больше на чужих жён глядит, я это вижу и чувствую, оттого и… – она запнулась, но оба поняли, о чём речь. Олег был счастлив, что подле него была сейчас та, которую он любил и не чаял получить от неё хотя бы ласковый взгляд или слово. Особенно с того вечера, когда провожал княгиню по морозному ночному Киеву, а потом недолго сидел подле в тёплой горнице, любуясь как его землячка играет с ручным хорьком, и глядел на руки её, белые и гибкие, под стать ловкому зверьку. Он тогда так ясно представил, как сии чудные руки так же нежно могли бы прикасаться и к его рукам или ланитам. Поймав себя на этой мысли, воевода встревожился не на шутку, и после той короткой посиделки стал избегать встреч с красавицей-землячкой, и вот… Хотя он уже начинал переживать за свой только что свершённый грех, как христианин, и просто как старший содруг Игоря, но мысли сии пока отгонял на потом, когда останется один.

– Переживаешь? – вдруг спросила Ольга и поглядела в упор своими глубокими теперь почти прозрачно-синими очами.

– А ты?

– Я-то в последние лета мужем не шибко обласкана, – вдруг призналась княгиня. – А теперь вообще одна да одна, под надзором свекрови, этой старой колдуньи, разумом двинуться можно… А что, ему можно с вдовушками тешиться, а мне сохни, что верба без воды? – горячо молвила она.

– Всё более уверяюсь, что имена людям не просто так дают. Ведь Ингард – это же значит «не ограждённый», тот, кому пределы не поставлены, безмежный, что ли. Вот он во всём и есть такой безмежный, – и в сражениях, и в женщинах, ему всегда будет мало того, что имеет, – в раздумье молвил Олег.

Блюдя осторожность, они по одному быстро омылись в реке, потом, изголодавшиеся, угощались нехитрым обедом, принесённым стременным ещё утром, и Олег впитывал каждый миг этого нежданного, тайного и греховно-сладкого счастья.

Ему было тяжко, как ножом по живому, расставаться с землячкой, но долгое отсутствие Ольги могло вызвать беспокойство, и они пошли на конюшню Ратного стана, где стоял вороной тонконогий конь княгини, на котором она сюда приехала.

– Моего кабардинца тоже седлай, – распорядился воевода конюшенному, пожилому обстоятельному воину из огнищан. По его слову быстро оседлали и подвели к воеводе и княгине их коней.

Сопровождаемые княжескими гриднями, почти всю дорогу до терема они проехали молча. Олега продолжали одолевать угрызения совести, он никогда не ожидал от себя, что так провинится перед Игорем.

Когда охоронцы отворили ворота, воевода попрощался с княгиней и, пришпорив коня, рысью поскакал обратно в стан. Внутри у него бурлили и одолевали друг друга разноречивые мысли и чувства.

Пару седмиц воевода Олег старательно молился, стараясь очистить душу от так нежданно случившегося греха, но стоило ему только оказаться на ложе, как снова чудилось рядом белое ядрёное тело Прекрасы, её горячее дыхание и нежное прикосновение желанных уст к его ланитам, груди, устам… Он тогда вскакивал и начинал ходить по небольшому своему жилищу или, выйдя, бросался в Непровскую воду и плавал до изнеможения. Потом с трудом, шатаясь, выходил из воды и только после этого забывался коротким и тревожным сном.

Олег не ведал, что думала и какие чувства испытывала его желанная, он хотел сам справиться с навалившимся на него горьким счастьем. Но однажды в обеденный час, когда дружина, по заведённым издавна порядкам, отдыхала после трапезы, а сам воевода сидел на лаве под сенью раскидистой ветлы, где две седмицы тому хоронилась от посторонних глаз посланница Ерофеев, до его слуха донеслись мерные всплески вёсел. Ещё немного погодя из-за камыша выскользнула небольшая лодчонка, в которой сидела жена. Ладно и умело, как бы не торопясь, она, тем не менее, уверенно гнала в затоку, прямо в направлении дома изведывателей, свою лёгкую посудину. Приглядевшись к жене на вёслах, он угадал знакомый стан. Сердце воеводы забилось, и все смиренные мысли и сожаления о совершённом грехе вмиг вылетели из головы, как сухая шелуха от обмолачиваемых зрелых колосьев. Это же она, его несравненная Прекраса! В висках у Олега застучали невидимые молоточки. Когда Ольга оглянулась, чтобы определиться, куда ей лучше пристать, он вышел из-под покрова ветлы и стал показывать, чтобы она правила прямо в затоку, под защиту старого раскидистого дерева.

– Погоди, я лодчонку твою сейчас вытащу, – тихо проговорил Олег, быстро подхватив Ольгу и усаживая её на широкой лаве под деревом, – а стременного в Ратный стан отправлю… – Он отошёл, оглянулся и, уверившись, что от тропинки не видать ни челнока, ни гостьи, быстро скрылся в доме. Через краткое время оттуда вышел молодой стременной воеводы и сноровистой походкой заторопился прочь. Едва он скрылся за колючими кустами, как воевода поспешил к укрывшейся под ветлой Ольге.

– Охоронцы то твои где? – спросил взволнованный от вспыхнувших чувств Олег.