Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Мы будем первыми. А если нет, то хотя бы получим моральное удовлетворение. В своей первой же статье я разнесу Демосфена в пух и прах.

— Ну и что? Демосфен собирается вообще не замечать, что на свете есть какой-то там Локк. Никогда.

— Это пока.

Итак, для оплаты сетевого времени им сейчас вполне хватало денег, которыми с ними расплачивались за их интеллектуальную полемику, а выходом отца они пользовались лишь для отправки посланий от третьих лиц. Мать с тревогой отмечала, что они стали тратить слишком много времени на работу в сетях.

— Одна работа и совсем мало развлечений сделали Джека занудой, — часто напоминала она Питеру.

Питер старался, чтобы его руки чуть-чуть дрожали, когда он ей отвечал:

— Если ты думаешь, что мне пора прекратить, я думаю, что сейчас я уже смогу держать себя в руках, да, наверняка смогу.

— Нет, не надо, — говорила мать. — Не надо прекращать. Просто будь осторожен, и это все.

— Я осторожен, мама.

Прошел год, все было по-прежнему, ничего не изменилось. Эндер был вполне в этом уверен, но все же, все стало гораздо тяжелее. Он все еще занимал лидирующее положение в таблице, и сейчас уже никто не сомневался в том, что он это заслужил. В возрасте девяти лет он командовал отделением в армии Феникса, и его командиром была Петра Аркания. Он все еще руководил вечерними тренировками, которые теперь посещались элитной группой солдат, назначаемых их командирами, хотя на них мог приходить и любой желающий запускник. Алаи тоже был командиром отделения, но в другой армии, и они оставались хорошими друзьями. Шэн оставался солдатом, но это не создавало между ними препятствий. Динк Микер в конце концов согласился принять под свое командование армию Крысы, сменив в этой должности Задери Носа. Все было прекрасно, просто здорово, лучшего и желать нечего.

«Но почему я так ненавижу свою жизнь?»

Он освоил все ступени подготовки и игр. Ему нравилось учить мальчиков своего отделения, и они охотно ему подчинялись. Он чувствовал всеобщее уважение к себе, а солдаты вечерней группы его почитали. Командиры приходили, чтобы ознакомиться с тем, что он делает. В столовой у него просили разрешения сесть за один с ним стол. И даже отношение учителей было уважительным.

У него было столько этого проклятого уважения, что хотелось просто завопить.

Он смотрел на маленьких детей из своей армии, прибывших прямо из групп запуска, смотрел, как они играют, как вышучивают своих командиров, когда думают, что за ними никто не наблюдает. Он смотрел на братства старых солдат, вместе проведших в боевой школе многие годы. Как они болтают и со смехом вспоминают старые времена и давно выпустившихся солдат и командиров.

Но ни он, ни его старые друзья никогда не смеялись и не вспоминали прошедшие дни. Была только работа. Только понимание и воодушевление, связанные с игрой. Но ничего сверх этого. Этим вечером его отчаяние достигло верхней точки. Эндер и Алаи обсуждали тонкости маневрирования в открытом космосе, когда к ним подошел Шэн, который слушал их первые несколько минут, а потом вдруг неожиданно схватил Алаи за плечо и заорал:

— Нова! Нова! Нова!

Алаи расхохотался, и Эндер несколько секунд смотрел, как они вспоминают бой, в котором им пришлось применить маневр открытой комнаты. Они проскользнули мимо взрослых мальчиков и… Вдруг они вспомнили, что с ними Эндер.

— Прости, Эндер, — сказал Алаи.

«Прости, Эндер. Но за что? За то, что они друзья?»

— Я тоже там был, ты же знаешь, — сказал Эндер.

И они снова извинились. Вернемся к работе. И к уважению. Эндер вдруг понял, что в своем веселье и своей дружбе им даже и в голову не могло прийти, что Эндер мог бы быть вместе с ними.

«Но как им было догадаться, что я тоже часть этого? Ведь я не рассмеялся вместе с ними и не вступил в разговор. Я просто стоял и смотрел, вел себя, как учитель.

И воспринимают они меня соответственно. Учитель. Легендарный боец. Они не видят во мне одного из них. Теперь я не тот, кого можно обнять и кому можно шепнуть на ухо „Салам“. Это все продолжалось до тех пор, пока я еще казался жертвой. Пока был уязвимым».

Сейчас же, когда он стал отменным солдатом, он чувствовал себя абсолютно одиноким.

«Давай, пожалей себя, Эндер». Он напечатал несколько слов на своей доске и лег на койку.

БЕДНЫЙ ЭНДЕР.

Затем он посмеялся над собой и стер надпись. В этой школе не было мальчика или девочки, которые не хотели бы поменяться с ним местами.

Он вызвал личную игру. В который раз он шел по деревне, построенной гномами в холме, бывшем когда-то телом великана. Скелет великана значительно облегчил им работу: крепкие стены можно было сложить между ребрами, имеющими как раз требуемую для этого кривизну, а межреберные промежутки обладали такой шириной, которая была необходима для установки окон. Скелет был разделен на квартиры, двери которых открывались в коридор, идущий вдоль позвоночника. Публичный амфитеатр был встроен в таз, а между ногами великана паслось стадо самых обычных пони. Эндер никогда не мог понять, чем же в данный момент занимаются гномы, а те всегда давали ему спокойно пройти через свою деревню, и он, в свою очередь, не причинял им вреда.

Он обогнул тазовую кость у выхода на публичную площадь и пересек пастбище. Пони испуганно ускакали от него… Он их не преследовал. Эндер не понимал, как игра вообще могла еще продолжаться. В старые времена, когда он только добрался до Конца Света, все время приходилось драться и разгадывать загадки — он должен был все время или обращать в бегство врагов, стараясь сделать это прежде, чем они убьют его, или искать способ обойти очередное препятствие. А сейчас, куда бы он ни пришел, все было мирно, никто не нападал на него и ничто не вставало у него на пути.

Конечно, за исключением той самой комнаты в замке на Конце Света. Она была единственным опасным местом, которое еще оставалось. И Эндер, много раз клявшийся больше не входить в эту комнату, все равно всегда возвращался туда, всегда убивал змею, всегда смотрел в глаза своему брату и всегда, что бы он после этого ни делал, погибал.

И на этот раз не было никаких изменений. Он попытался воспользоваться ножом, лежащим на столе, чтобы расковырять цемент и вытащить кирпич из стены. Но как только ему удалось пробить брешь в стене, в отверстие хлынула вода, и Эндер беспомощно глядел на доску, где его больше не поддающаяся контролю фигурка беззаветно сражалась за свою жизнь, за то, чтобы не утонуть. И все это время лицо Питера Виггина оставалось в зеркале и смотрело на него.

«Я в ловушке, — подумал Эндер, — я попался в западню на Конце Света, в западню, из которой нет выхода». И он, наконец, ясно понял, как называется то отвратительное чувство, которое, несмотря на все его успехи в Боевой школе, полностью поглотило его. Это было отчаяние.

Когда Вэлентайн приехала в школу, у всех ее дверей находились люди в военной форме. Они стояли не как охранники, а просто слонялись вокруг, как будто ждали кого-то, кто должен был, окончив свои дела, вот-вот выйти. Все они были в форме морских пехотинцев МФ, той самой форме, которую все видели в кровавых сражениях по видео. Это придавало обыкновенному школьному дню отсвет романтики: все дети были взволнованы.

Но не Вэлентайн. Происходящее напомнило ей об Эндере. И вместе с тем оно ее напугало. Недавно в сети появились весьма озлобленные комментарии на избранные выступления Демосфена. Эти комментарии и ее собственные работы в настоящее время широко обсуждались на открытой конференции, проходящей по сети международных отношений. И некоторые из наиболее известных людей как нападали на Демосфена, так и защищали его. Больше всего ее напугало замечание одного англичанина: «Нравится это ему или нет, но Демосфен не может больше оставаться инкогнито. Ему удалось рассердить такое количество умников и вдохновить такое количество глупцов, что он уже больше не может скрываться за своим слишком подходящим псевдонимом. Либо он должен открыть свое имя и встать во главе сил глупости для того, чтобы привести их в порядок, либо его врагам придется сорвать с него маску для того, чтобы лучше изучить болезнь, которая смогла породить такое извращенное и изощренное сознание».