Игра на выживание

– И что сделал Рамон, когда понял, что никто не верит его признанию?

– О! Он не был оригинален! Просто продолжал цепляться за свою бредовую историю. Он считает, что все мы ошибаемся насчет него. А ещё молился о спасении наших заблудших душ, стоя на коленях на полу своей камеры! Саусас усмехнулся.

Теодор попытался мысленно представить себе это зрелище. Однако, единственное, о чем он мог думать в тот момент, так это о том, что полицейские и врачи ошиблись с выводами.

– Конечно, я не специалист и вообще, человек посторонний, но все же мне не понятно, как доктора могут так твердо уверены, что он лжет. А что если он, к примеру, был лично знаком с торговцем цветами и не хотел, чтобы тот запомнил, что он покупал в тот вечер у него сразу две дющины гвоздик? Тогда бы он просто-напросто послал за цветами какого-нибудь мальчишку - и именно так он и поступил!

– Сеньор... все дело в том, как он врет. Почему бы ему самому не объяснить нам свой этот ход с цветами? Нет, сеньор, он так и смог придумать сколь-нибудь вразумительного объяснения, зачем ему понадобилось посылать за ними мольчишку. Он попросту не в состоянии свести воедино все эти ньюансы. И как раз это-то нас и насторожило. Он постоянно путался в собственных показаниях, то говорил, что сам купил цветы, то начинал утвержать, что их покупал какой-то мальчишка. Короче, ясно было одно - никаких цветов он не покупал! К тому же, сеньор, не забывайте об открытке. Помните, как он отреагировал, когда мы показали её ему - с ходу обвинил кого-то из ваших американских знакомых, что, возможно, и не далеко от истины. Подождите, сеньор Шибельхут, выслушайте до конца. Вне всяких сомнений, Рамон не убийца. Один из наших психиатров долгое время работал в США, в Институте Джонса Хопкинса. А такой специалист попросту не может ошибаться.
– Он замолчал, ожидая, что собеседник согласится с ним.

Но Теодор не спешил кивнуть в ответ.

– А могу я сам поговорить с этим доктором?

– Si. Если мне не изменяет память, то он пробудет в городе ещё пару дней, а затем вернется обратно в Гвадалахару. Его зовут Висенте Рохас. Пошарив в бумажнике, Саусас вытащил из него добрую дюжин разных бумажек и карточек, и в конце концов продиктовал Теодору два номера телефона, а также название отеля, в котором Рохас остановился.
– Полагаю, вы сможете разыскать его по одному из этих номеров, но только учтите, что он приехал сюда по делам, а потому у него практически нет свободного времени.
– Саусас поднялся.
– Что ж, мне пора. Большое спасибо за сотрудничества, сеньор. Мы...
– Он замолчал и взглянул на вошедшую в комнату Иносенсу, а потом ещё улыбнулся и поблагодарил её, когда она подала ему плащ.
– Adios, adios, попрощался с ними Саусас, и Иносенса отправилась через двор, чтобы открыть перед ним ворота.

Теодор остался стоять посреди гостиной.

Вскоре в дом возвратилась сияющая Иносенса.

– Ну, сеньор, что я вам говорила? Я же с самого начала не верила в то, что Рамон виновен, не так ли?

– Так, так.

– Я так рада за него!
– прощебетала она, счастливо улыбаясь.
– Он просто был не в себе от горя!

Она радовалась, как ребенок, и, похоже, её ничуть не заботил вопрос о том, зачем Рамону понадобилось брать чужую вину на себя. В понимании Иносенсы вся эта история была не более, чем обыкновенной ошибкой полиции. И она на полном серьезе считала, что они - то есть, Рамон, Теодор и она сама - доказали свою правоту и победили.

Глава 12

Доктор Висенте Рохас доброжелательно глядел на Теодора сквозь круглые стекла очков в черной оправе.

– Мне вполне понятны ваши сомнения, сеньор Шибельхут. Вы, безусловно, заинтересованы в том, чтобы убийца был найден. Но поверьте мне на слово ручаюсь своей репутацией, что он этого не делал.
– Он снова изучающе воззрился на Теодора, а затем как бы между делом насадил на вилку кусочек папайи. На вид ему было около тридцати лет, худощавый, темноволосый человек с узким лицом, самой примечательной чертой которого был большой нос.

По мнению Теодора, доктор Рохас производил впечатление человека рассудительного, не склонного к поспешным выводам, но только может ли врач в тридцать лет - или даже в тридцать два года - считаться опытным специалистом в области психиатрии?

– Вы же довольно хорошо относитесь к Отеро, не так ли?

Теодор взял в руки свою чашку с черным кофе. Разговор происходил в кофейне отеля "Франсис" на Пасео-де-ла-Реформа.

– Да. В свое время мы были довольно близкими друзьями.

– Вот и сейчас он как никогда нуждается в друге, - заметил Рохас, устремив взгляд на черную, словно обсидиан, отполированную до блеска поверхность стола, при взгляде на которую Теодор вспомнил о любимом ожерелье Лелии с овальным кулончиком из обсидиана, которое она так часто надевала.

– Похоже, все его проблемы кроются в нем самом, - продолжал доктор Рохас.
– Его тяготит чувство вины.
– Он слегка подвинул свой стул, чтобы дать выйти мужчине, сидевшему за соседним столиком.

– Но разве это не безумство - признаваться в преступлении, которого не совершал?

Доктор Рохас улыбнулся и пожал плечами.

– Безусловно, это не нормально. Но только и в сумасшедшие его тоже записывать нельзя. По другим проведенным нами тестам он показал вполне приличные результаты. Так что это могло быть временной реакцией на шок от убийства - убийства женщины, в которую он был влюблен. И на которой к тому же не мог жениться.

– А вы не думаете, что он просто разыгрывает некий сценарий, который до этого существовал лишь в его воображении..., - Теодор не успел закончить фразу, так как Рохас понял его с полуслова.

– Да, вполне возможно. Но делает это скорее бессознательно, чем осознанно. И больше всего на свете ему хочется взять всю вину на себя. Ощущение вины тяготит его, и ничто не может облегчить этих страданий! Nada, nada! 1)

_______________________________

1) Ничто, ничто! (исп.)

– И вот как раз вот в это-то мне верится с трудом. В то, что он может себя так изводить.

– Вина - она как айсбрег, большая её часть скрыта от посторонних глаз, - с улыбкой сказал доктор Рохас, отделяя вилкой очередной кусочек папайи. Он сказал Теодору, что никогда плотно не ужинает, а просто ест фрукты или пьет кофе с булочкой, а здесь ему пришлась по вкусу свежая папайя. На часах было без четверти восемь. А доктор Рохас предупредил его, что на восемь часов у него назначена встреча.

– Значит, вы полагаете, что он переживет это, что это лишь временное... отношение?

– Я в этом убежден, - ответил доктор Рохас, хотя и не слишком уверенно.
– Лечение у психиатра пошло бы ему на пользу. Поверьте мне, я пытался помочь ему, насколько это было в моих силах, ибо это нужно было обставить так, чтобы сам он не догадался об этом.
– Рохас улыбнулся.
– Он упорно отвергает все, что, на его взгляд, является "помощью". Очень прискорбная ситуация. Кстати, не он один придерживается подобной линии поведения. Но ему всего лишь тридцать лет, и это дает мне основания надеяться, что не все ещё потеряно. Конечно, религиозные убеждения - это хорошо. Но, согласитесь, только не тогда, когда из-за излишней набожности на сознание обрушивается непомерный груз вины. Католическую церковь можно считать величайшем психиатром всех времен и народов, если, конечно, разумно подходить к вере. Вот даже Папа Римский не так давно счел нужным обратиться к католикам Испании, разрешая некоторые послабления, что было сделано в целях заботы о психическом здоровье нации.
– Рохас выразительно поглядел на него.

Теодор кивнул. Он читал статьи Герберта Мэтьюса на ту же тему, и теперь подумал о том, что доктор Рохас, очевидно, пользовался тем же источником информации.

– Конечно, для нормальных людей религия не представляет опасности, продолжал Рохас.
– И даже для не вполне нормальных, тоже. Я наблюдал психически больных пациентов, которые превращались в религиозных фанатиков, хотя, в этом, конечно, нет ничего хорошего. Вы не согласны? Но давайте все же будем надеяться, что Отеро не входит в эту категорию. Он просто влюблен. Его возлюбленная мертва. Ведь Ромео тоже обезумел от горя, когда решил, что Джульетта умерла. Если вы помните эту историю, сеньор, - с улыбкой добавил он, гордясь своей эрудицией, - он совершил самоубийство.

– Вы считаете, что Рамон тоже может решиться на самоубийство?

Доктор Рохас, казалось, на мгновение задумался.

– Нет, не думаю. По крайней мере, в настоящее время ему это не грозит. Но, сеньор, я все-таки не Господь Бог. Я не всеведущ. Хотя, сеньор, должен заметить, что если бы мы заметили в его поведении суицидальные наклонности, то его ни за что не отпустили бы. К тому же, к вашему сведению, католическая церковь, считает самоубийство смертным грехом.

Теодор глядел в умные, проницательные глаза Рохаса и размышлял о том, какой бы ещё вопрос задать ему, чтобы уж развеять последние сомнения и убедиться во всем наверняка.