Игра против всех. Три дня в Дагезане

Председатель помрачнел:

— Мы беседуем без свидетелей.

— Это неважно. Главное знать самому. А доказательства я найду. Остановите машину, пожалуйста. Мне тут недалеко.

И нашел… Так что полковник имел основания полагаться на Бориса.

Со студенческих лет у Сосновского сохранилась спортивная привычка: не падать духом и не завидовать сопернику. Не завидовал он и Мазину, тем более что и тот успехом похвастать пока не мог. Но к неудаче в деле Хохловой примешивалось огорчающее обстоятельство личного характера. Еще в университете Борис познакомился с дочерью профессора Филина — Юлей. Отношения у них сложились дружеские, приходил Боб, когда хотелось поболтать с понимающим человеком, делился многим, чего не доверял приятелям. Наивная Юля работу Сосновского представляла как непрерывное опаснейшее приключение, а он не стремился ее опровергать. Вообще в глубине души Борис считал Юлю странной, не от мира сего. Внешне она была, по его мнению, не хуже других, но замуж почему–то не вышла, а ей уже перевалило за двадцать пять. Окончив филфак, Юля поступила по распределению в среднюю школу и никогда не жаловалась на работу, хотя, с точки зрения Сосновского, справиться с вооруженным бандитом было гораздо легче, чем поддерживать дисциплину в пятом или седьмом классе сорок пять минут подряд. Юля же считала героем его, Бориса. И теперь после неудачи в институте он стыдился такой репутации. И еще иногда ему приходило в голову, не поддерживает ли он своей дружбой определенные иллюзии, ведь у женщин все не так, как у людей: вечно не то на уме… Об этом Борис думал, нажимая звонок на дверях профессорской квартиры.

Открыла ему Диана Тимофеевна, «юная мачеха», как называл Сосновский за глаза молодую жену профессора.

— Проходите, Боря, Юлечка у себя.

Юля вышла из своей комнаты, поправляя коротко постриженные рыжеватые волосы. Одета она была с учительской аккуратностью в темное, неброское платье.

— Борька, раздевайся! У меня сегодня приемный день. Только что ушла Татка Кучерова.

— Татка?

— Неужели не помнишь? Самая милая девчонка из нашей группы. Чудесные глаза, как у княжны Марьи.

— Глаза? Понятия не имею.

— Какие вы, мужчины, слепые. Смазливую мордашку ты бы не забыл!

— Ну что ты, Юленька! Я припоминаю, — соврал Боб безгрешно. — Чем она занимается? Верная супруга и добродетельная мать?

Юля усмехнулась:

— Пальцем в небо! Татка в аспирантуре. Приехала из Ленинграда. Сейчас я угощу тебя чаем с кексом собственного изготовления и все расскажу.

— Наука не должна разрушать семейный очаг.

— С очагом у Татки как раз неважно. Ты не представляешь, что за хам ее супруг! Когда она приезжала летом, муженек даже не подумал встретить жену на вокзале. Дома не оказалось цветов. И это в день Таткиного рождения, пятого августа!

Юля поставила чай и кекс на столик:

— Пробуй и хвали. И не защищай эгоистов мужчин.

— Возможно, Танечкин супруг трудился над докторской диссертацией? Чтобы не отстать в семейной гонке в науку.

— Он в ней не участвует. Этот типчик работает в папулином институте младшим бухгалтером.

— Вадим Зайцев? — спросил Сосновский, опуская руку с кексом.

— Ты., конечно, подумал о краже? Успокойся! Зайцев не имеет к ней никакого отношения. Папа уверен, что сотрудники вне подозрений.

— Юля! Ты — святая простота. И папа твой тоже.

— Ах, мистер проницательный сыщик! Вы заподозрили Таточку?

— Пока нет. Но деньги–то исчезли пятого августа.

— Роковое число.

— Что она еще рассказывала?

— Для тебя ничего интересного. Вадим появился дома поздно, вел себя ужасно. Они поругались, и Татка ушла к родителям.

— Может быть, он нервничал?

— Понятия не имею.

Сосновский взялся за кекс.

«Если Зайцев непричастен к краже, он не должен был волноваться пятого вечером. Ведь о том, что сейф пуст, стало известно на другой день, когда Хохлова пришла и открыла его».

Когда–то до революции ипподром находился за городом, но за последние годы новые кварталы окружили его, и он превратился в своего рода остров, обнесенный высоким кирпичным забором, за которым текла жизнь, малопонятная для непосвященных. Мазин был из их числа. Скачки его не интересовали, он пришел сюда в воскресенье не для того, чтобы рискнуть скромным заработком. Он не был человеком азартным, даже лотерейных билетов никогда не покупал, но верил в то, что удачи, как и неприятности, не приходят в одиночку. А удача казалась несомненной.

Лицо, схваченное телевизионным оператором, было отпечатано во множестве фотокарточек, и теперь уже десятки глаз искали в городе — на улицах и в магазинах, в кинотеатрах и темных подворотнях — человека лет сорока с нездоровым и озлобленным лицом.

Правда, этот человек мог сразу же покинуть город, но уже на следующий день милиционер, дежуривший в районе ипподрома, сообщил, что лицо на фотокарточке ему знакомо. Похожий человек часто бывает на скачках.

Известие это поступило в субботу, а в воскресенье Мазин решил сам потолкаться в толпе любителей конных состязаний. Но толпы никакой возле ипподрома не оказалось. Две небольшие кассы в фанерных будочках фильтровали желающих проникнуть за ворота. Возле каждой стояло не больше десятка людей. Игорь прошелся взад–вперед мимо касс, однако не увидел никого, похожего на нужного ему человека. «Возможно, он уже на ипподроме», — решил Мазин и стал в хвост очереди.

Двигалась она, несмотря на свою малочисленность, медленно. Игорь успел изучить цены билетов и принялся рассматривать очередных. Сутуловатая фигура с худой заросшей шеей показалась ему знакомой, но он не узнал этого человека, пока тот не наклонился к окошку, повернувшись в профиль. Это был Вадим Зайцев.

«Неудачная встреча!» — подумал Мазин в первый момент и даже отступил на шаг, но бухгалтер не собирался смотреть по сторонам.

— Мою ложу не взяли? Одиннадцатую. — услыхал его слова Игорь.

Внешне ипподром немного напоминал стадион, но только на первый взгляд. Поле выглядело побольше, однако не оно было тут главным, а вспаханная дорожка, которую отделяли от поля и от трибун два кольца ровно подстриженных кустарников. Зато трибун было меньше. Даже и не трибуны это были, а деревянные павильоны у того края дорожки, где лошади финишировали. В одном крыле павильона продавали пиво и шашлыки, но без толкотни, потому что народу, по сравнению со стадионом, была малая кучка. Да и не пивом, как сразу заметил Мазин, тут интересовались.

Люди на скачки собрались в основном пожилые, совсем немного женщин. Преобладали завсегдатаи. То и дело слышались взаимные приветствия, но приветствовавшие мало походили на друзей. Ощущалась какая–то нервозность и отчужденность. Почти все крутили в руках программки, обменивались с соседями понятными лишь знатокам репликами.

Мазин огляделся. Нужного ему человека по–прежнему не было видно. «А что делает здесь Зайцев? Оказывается, он игрок. На какие деньги? Это любопытно. Стоит присмотреться, как он играет».

Игорь вошел в соседнюю ложу и присел там так, чтобы Зайцев его не видел.

Бухгалтер между тем листал программу и огрызком карандаша вносил в нее объявляемые по радио поправки. Напротив него сидел толстяк с голой круглой головой и мохнатыми седыми бровями. До Мазина доносился его хрипловатый голос.

— Ха! — стучал толстяк карандашом по программе. — Зачем такая скачка? Все знают, что победит Сувенир. Все играют на фаворита. Какая эта игра? Бумага на билет дороже стоит, чем выдача.