Игра против всех. Три дня в Дагезане

— Такого случая не помню. Да и кто делать–то будет?

— Зайцев или Устинов…

При слове «Зайцев» Елена Степановна глянула на дочку, но Лена смотрела в окно. Она уже отнесла сумку на кухню и вернулась в комнату, прислушиваясь к разговору.

— Зайцева я не любила раньше, — сказала Хохлова. — Пустым его считала и легкомысленным. Да человек не всегда на поверхности. Как случилось несчастье со мной, он и в больницу проведывать приходил, и вообще другим показался.

— Маму тронули визиты Зайцева. Он ей мандарины покупал, — вмешалась Лена.

— Приносил и мандарины. Но не они дорого стоят, а сочувствие.

— Ты его идеализируешь.

— Вы тоже знаете Зайцева? — спросил Игорь.

— Знаю. И согласна с мамой: Вадим не мог украсть деньги, он трус, а для такого поступка смелость требуется!

— Предположим, — не стал спорить Мазин. — Итак, Зайцев отпадает. А Устинов?

Хохлова впервые улыбнулась:

— Как вам такое в голову пришло?!

— Вы его хорошо знаете?

— До войны еще.

— Вместе работали?

— Нет, он тогда в музее работал. А вместе тоже лет десять проработали. В институте. У кого хотите из наших спросите, для людей живет человек. Каждый год его в местком выбираем…

Выйдя на улицу, Игорь растерянно потрогал затылок. Правда, Лена могла еще позвонить и сообщить что–то, но надежда эта казалась ничтожной. Мазин считал, что не справился с задачей. Больше того, визит мог повредить делу. Ведь у Лены теперь есть время, чтобы подготовить правдоподобную версию, если она захочет его обмануть. Игорь так огорчился, что не успел проанализировать разговор с Хохловой, и особенно ее отзывы о сослуживцах. Вспомнил он о них, когда вошел в кабинет и увидел подготовленные Пустовойтовым сведения об Устинове.

Капитан писал: «Вызывает серьезные подозрения деятельность в период оккупации. Содержал комиссионный магазин».

«Вот так член месткома! — подумал Мазин, освобождаясь постепенно от ощущения неудачи. — А Борис наверняка выслеживает Зайцева».

И он не ошибся…

В то время, когда Игорь поднимался по ступенькам институтского дома, Сосновский сидел на первом, «для женщин, детей и инвалидов», месте в полупустом автобусе и поглядывал на улицу через зеркальное просторное стекло.

«Как сказал Бисмарк, перечеркивая эмсскую депешу, мы превратим сигнал отступления в фанфары атаки», — размышлял он, цитируя Бисмарка не вполне точно, потому что курс новой истории успел порядочно выветриться из его памяти. Но смысл слов железного канцлера вполне соответствовал настроению Бориса. После разговора с Юлей Боб вновь уверовал в благосклонность судьбы. Он набросал целый план, вернее теорию событий, которая выглядела весьма оригинально и необычно, но была подкреплена довольно прочными фактами.

Помимо того, что сообщила Юля, версия Бориса держалась еще на «двух китах». Сосновский отнюдь не был верхоглядом и обратил внимание на подчеркнутые чувства Лены Хохловой к матери. Между тем до исчезновения денег отношения Хохловой с дочкой складывались не лучшим образом. Елена Степановна жаловалась сослуживцам, что Лена не понимает матери, эгоистична, своенравна и неуважительна.

«Третий кит» тоже был подмечен Сосновским. Он знал, что Лена Хохлова встречалась с Зайцевым, причем встречи носили характер довольно серьезный, и мать против них категорически возражала.

Прикинув все это, Боб рискнул довериться смелому предположению. Теория его выглядела следующим образом. Лена и Зайцев были скованы в своих поступках. Лена — матерью, Зайцев — женой. Постепенно, а возможно и неожиданно, они пришли к решению разрубить гордиев узел одним ударом. Психологически решение соответствовало характеру обоих — себялюбивых, не привыкших отказывать в желаниях молодых людей. В результате возник план похитить деньги и, обеспечив материальную независимость, начать новую жизнь. Взять деньги было удобно Зайцеву, ключ же могла подготовить Лена, сделав дома слепок. Видимо, в тот же день она решила уйти от матери, переселиться к Зайцеву или уехать в другой город, но Зайцев оказался умнее и посоветовал ей вернуться и выждать, чем все кончится, не привлекая внимания. Вот объяснение неожиданного рейса с чемоданом. Понятно было и поведение Лены в ходе следствия. Она не ожидала, что на мать падет главное подозрение, и, будучи скорее неумной, чем бездушной, испытывала угрызения совести и всячески старалась помочь матери.

Чем больше размышлял Сосновский над этой схемой, тем больше она ему нравилась и поднимала настроение.

Сосновский сошел с автобуса возле рынка, где пахло сеном и бензином, и легко зашагал в ближний переулок.

Вадим Зайцев жил в очень старом жактовском доме, который еще до войны нуждался в капитальном ремонте, а после неоднократно предназначался на слом, но так и не был ни снесен, ни отремонтирован и держался каким–то чудом, давая старожилам возможность лишний раз побрюзжать о том, что раньше не так строили, как сейчас.

Две женщины переругивались во дворе, одна — в пальто, накинутом поверх длинного неряшливого капота — стояла на балконе, другая — с накрашенным восточным лицом, в ботах с металлическими пряжками — отвечала ей снизу.

— Вы просто не любите животных, — говорила женщина с балкона. — Несознательная вы!

— А ты сознательная? Я сколько раз говорила: смотри за котом. Кто кошку держит, за ней смотреть нужно.

Сосновскому была нужна соседка Зайцева.

— Уважаемые гражданочки, простите, что прерываю дискуссию. Не скажете ли вы мне, где проживает Фатима Ахметовна Гаджиева?

Верхняя энергично указала пальцем:

— Вот она, полюбуйтесь!

— Благодарю, — поклонился Боб. — Фатима Ахметовна, не уделите ли мне несколько минут?

— А вы кто будете?

— Все узнаете, если пригласите, так сказать, под крышу.

— Ну заходите, тут я живу.

И она двинулась к одной из дверей, выходивших во двор.

Они прошли коридорчик, где стояла газовая плитка. Больше Борис ничего не рассмотрел, потому что было темно. Зато комната оказалась светлой и просторной, несмотря на обилие вещей. Целую стену занимала огромная, в позолоченной раме, «Гибель Помпеи». Лица пострадавших от стихийного бедствия римских граждан вызывали сочувствие. Все остальное в комнате было таким же красивым, как и картина. Диван обтянут живописным ярко–красным бараканом, на окнах — плюшевые занавеси, над столом — бронзовая люстра.

Боб сделал вид, что одобряет вкус хозяйки:

— Как у вас нарядно! Прекрасная картина!

И сразу понял, что попал на нужную волну.

— Понравилась? Человеку хочется, чтобы все красиво было.

— Непременно. Об этом и Чехов говорит, Антон Павлович… Да! Я же не представился. Меня зовут Борис. Я работаю в милиции.

Фатима сразу переменилась в лице.

«Наверняка спекулянтка!» — подумал Сосновский, а вслух живо продолжал.

— Да, да, из милиции. И очень надеюсь на вашу помощь. Но сначала уговор. Все, что я скажу вам, должно остаться в секрете. В глубокой тайне. Вы и я будем об этом знать, больше никто. Договорились?