Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2
Шрифт:
Да и вообще не до страха – царила внутри после сегодняшнего утра грусть. Понятное дело, что Дрейк не хотел меня намеренно пугать, но испугал, и я повела себя, как полный трус. Забыла все – собственное имя, о том, что хотела зайти в Лабораторию, и даже тот факт, что умею телепортироваться. Потому что Реактор для меня всегда являлся самым стабильным зданием во всех мирах – его попросту не могло трясти.
Выпендрился…
Конечно, позже я отошла и вернулась, заказала Маку документы, которые пообещали сделать к пяти, а вот чувство обиды, как у ребенка, осталось. Глупое, неуместное, совсем
Все наладится, я оттаю, горечь растворится – вечер пройдет хорошо. Дурацкая шутка однажды не вспомнится или вспомнится не так – легко, светло. Но я не настолько мудра, чтобы сразу…
Но вдруг он пришел.
Дрейк.
Я всегда улавливала его присутствие рядом – уловила и теперь, несмотря на ветер, снег.
Бросил дела, почувствовал неладное, и теперь стоял какое-то время за спиной, затем позвал негромко:
– Ди…
Я повернулась. Не сразу, через паузу. Свесила ноги уже с этой стороны парапета, взглянула с упреком.
– А если я возьму и напугаю тебя так же, как ты меня сегодня? Просто так?
В отместку.
Великого и Ужасного мало чем можно напугать – наверное, только тем, что со мной вдруг что-нибудь случится.
Он шагнул вперед – скрипнул под подошвами легких туфель снег, – опустился на корточки. В волосах снег, на плечах поверх серебристой формы тоже. Смотрел долго, глубоко. И сквозила во взгляде непривычная печаль.
– Прости.
Он совсем не должен извиняться, не за что. Ведь не хотел обижать, хотел просто пошутить. Это я как ребенок… А что поделать?
– Юмор – сложная вещь, – произнес тихо, – ему долго учатся. Где один рассмеется, другой обидится, где один обидится – другой рассмеется. Я не хотел пугать.
Я это знала.
Он не мерз на ветру, но я все равно зачем-то убирала со щек и ушей талый снег – воду. А глаза родные, глубокие.
«Ты пришел сюда, чтобы поговорить со мной?»
«Чтобы поговорить…»
«Отложил важные дела?»
«Нет дел важнее тебя».
– А если я… вот так, понимаешь?
– Не вздумай. У меня чувства юмора еще меньше, чем у всех. Разрушу половину вселенной, прежде чем начну разбираться в причинах. Понимаешь?
«Веришь?»
Верю – он сотрет. И с юмором у этого странного мужчины всегда был напряг, но он учился. Подумаешь, не рассчитал сегодня, переборщил, делов-то. Зато теперь пришел.
– Просто я думала, что Реактор… Стабилен, понимаешь? И стыдно, что сбежала как трус.
– Ты не трус. – Мне было невыразимо приятно оттого, что он, забыв про обязанности, про правление миром, просто сидел рядом. Нашел на этой самой крыше, не стал искать теплую одежду, вышел… Это напомнило что-то из далекой юности, когда грелись в подъезде на батареях друг о друга, и комфорт не важен – важно, что вместе. – Землетрясение вызвало бы панику у любого человека. Любого. Я забыл…
– …что я человек?
«Чуть-чуть…»
– Что ты не помнишь, что ни у одной Игры нет конца – всегда есть продолжение.
– Мне это еще постигать и постигать.
Теперь я гладила его по волосам. Как хорошо вдруг становится там, где ты оказываешься «вдвоем»,
и совсем не важно, что метель.– Как я могу исправить свой… проступок?
«Родной ты мой, не было проступка, и ты это знаешь. И исправлять ничего не нужно». Но ведь такой повод осуществить задуманное утром!
– Исполни три моих желания.
– Диктуй.
Я прикидывалась хмурой Королевой, он – холопом.
– Первое – сделай так, чтобы на Новый год на Уровнях опять танцевал снег.
– Хорошо.
Он действительно танцевал в прошлом году – кружил местами вальс, хороводы, сгущался в маленькие волшебные фигуры и веселился – народ на улице наблюдал часами. Очень хотелось повторения.
– Второе?
– Закажи грузовик с мишурой.
– Куда доставить?
– В Реактор. Укрась уже эти унылые коридоры и кабинеты.
Он смеялся одними глазами. Вид сохранял торжественный и серьезный.
– Третье?
Мне было невыразимо тепло оттого, что я могу сейчас продиктовать и третье, и трехсотое, и трехтысячное – и он все запомнит, все исполнит. Не потому, что заглаживает вину, не чтобы убедить в любви, а потому, что бесконечно сильно любит сам. И как же прекрасно иметь счастье чувствовать себя рядом со своим мужчиной ребенком. Да, иногда надутым и капризным. А после вновь превращаться в счастливую женщину. И очень любопытную.
– Расскажи, как на самом деле выглядит Ллен?
Брови вверх от удивления.
– И не тряси этот дом от ревности! Мне правда интересно!
Улыбка Дрейка – это как радуга среди снегов – явление редкое и чудесное. Хвала Создателю, что редкое не для меня.
– Ллен? Давай я тебе когда-нибудь покажу. Тихо и незаметно для него.
– Давай! – Так даже интереснее, чем описывать.
Мы долго смотрели друг на друга молча; он обнимал мои колени, я аккуратно стряхивала с промокших волос снежинки. И были только глаза напротив и эта самая уютная в мире вьюга.
«Как хорошо, что ты есть».
«Я буду для тебя всегда».
«А я для тебя».
«И помни, что чувства юмора у меня нет».
«Я не буду пугать».
– А Реактор украшать помогать будешь?
Спросил вслух.
– Нет уж, сам! – я хохотнула. – Хочу войти в следующий раз и удивиться!
Ненужной стала вдруг крыша и одиночество, захотелось в тепло и к людям. И еще выпить чего-нибудь горячего.
– Хочешь, я отнесу тебя отсюда на руках?
Заботливый, внимательный, галантный и нежный до бесконечности.
– Хочу. – Сегодня я, как ребенок, хотела всего. – На руки и сразу в какую-нибудь кофейню, ладно?
– Как пожелает моя прекрасная леди.
Эра. Нордейл.
(Paul Cardall – Father in Heaven)
Я не подозревала, как сильно соскучилась по ним – своим клиентам, пока под вечер в дверь не позвонила молодая, но очень усталая женщина. Судя по форме, почтальонша. Нет, она не прочитала рекламу в газете, но заприметила щит-стрелку у забора, указывающую на агентство. Теперь стояла в дверях; с разношенных пимов на новый коврик стекала вода, на плече громоздкая сумка; в глазах растерянность.