Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2
Шрифт:
А я, не закрывая дверь, какое-то время стояла, глядя на присыпанную белоснежным блестящим порошком, подъездную дорожку.
Интересно, что сегодня скажет Кайд?
Предложит поесть пасту? Соглашусь или отвечу ему, что у меня новый холодильник?
До его прихода пятнадцать минут – успею выдохнуть и очистить голову.
(Phil Rey – See you on the other side)
Это был первый раз на моей памяти, когда Кайд куда-то спешил.
Бодро поднялся в гостиную по лестнице, не поздоровался,
И мы пошли в зимний сад к Порталу. Думала, шагнем в него, но нет – «сосед» меня остановил. Придирчиво осмотрел место слева через проход, принялся вдруг кропотливо создавать из небытия новую дверь; я впервые наблюдала этот процесс с самого начала.
«Куда? Зачем?»
Выглядел он при этом собранным, непривычно жестким, донельзя «занятым» – мне же нравилось его рассматривать. Обычно Кайд держал на крючке взглядом, потому что смотрел мне в глаза, но сегодня выпал шанс полюбоваться им со стороны. Мощь, облеченная в красивое совершенное тело, чуть хмурые брови, притягательный профиль. Безудержно хотелось приблизиться еще, вдохнуть запах кожи… Я себя сдержала. Не время и не место, но Дварт напоминал магнит для безвольных мошек, одной из которых мне хотелось сейчас стать.
– Обуйся во что-нибудь без каблуков, – скомандовали мне, когда рябящее пространство воздуха соткалось в осязаемый прямоугольник.
Обуйся? А одеваться не нужно, мы не на улицу?
Ладно, сейчас узнаю. В коридорном шкафу отыскала светлые теннисные туфли, вернулась, успела подумать о том, что для зимы на мне слишком легкие штаны и туника.
– Идем.
Мне протянули руку – я не торопилась ее касаться. Помнила, как сильно меня обожгло тогда, когда взялась за нее в последний раз в родном мире.
– Перетерпи. Это того стоит.
Он закрыл все щиты – я чувствовала.
Ладно, может, в этот раз не «долбанет»?
Больно почти не было, скорее электрическая дуга по телу – неприятно, но терпимо. К тому же отпустил он сразу, стоило нам оказаться… в ином измерении.
А как еще назвать столь разительную смену пейзажа, простора, освещения и климата? Была чуть влажная от разбрызгивателей комната – тесная и довольно маленькая, а теперь ни одной стены до самого горизонта, потому что перед нами… океан. Песчаная коса, влажный соленый бриз, бескрайнее, разрисованное закатными всполохами, небо. Лето.
(Paul Cardall – Father in Heaven)
Мы пришли на берег? Для чего?
Другой уровень?
Будь это подобием свидания, Кайд бы не торопился, но сейчас он выглядел настороженным, заставил меня посмотреть на часы.
– У тебя есть час. Не больше. На установку межмировых порталов требуется разрешение, но за пятьдесят минут они не придут – я отчитаюсь.
– Кто?
Его напряжение передалось мне.
– Комиссионеры.
«Межмировых?»
– Где мы?
Он не ответил. Пояснил другое:
– Вернешься сюда же, дверь будет здесь, никто другой ее не увидит.
– А ты?
Спросила зачем-то, слушая, как шумит совсем рядом прибой – непривычно после зимы слушать шуршание накатывающих на песок волн. И что «ты»? Что именно хотела этим вопросом прояснить?
– Вернись вовремя. – «Иначе подставишь меня». – А теперь иди. Тебе
туда.И мне указали в сторону вползшего на побережье и отгородившего эту часть живой стеной от посторонних глаз тропического дерева.
Я не понимала, где я и зачем мне идти «туда». Но пошла.
А через минуту показался вдалеке дом, который я никогда не видела с этой стороны.
Дом… отца и матери.
Я на Литайе.
Меня «обрушило» прямо на песок коленями, ворвалось внутрь ощущение свершившегося. Волны, соленый воздух – мой родной мир. Тепло, потому что это Сантафия – восточный берег Эргерского моря. Потому что эти ракушки – мои ракушки, потому что под этим песком – глубоко-глубоко – скрыт огромный кристалл Литаниума.
Дома.
Я плакала, как маленькая девчонка, и сама не знала почему – то ли от горя, то ли от счастья, то ли от обиды, что все это не происходило так долго. А после поднялась, наспех отряхнула колени и побежала. У меня пятьдесят минут.
На веранде, кажется, фигура, нет, даже две…
– Мама-а-а, – орала я, как в детстве, – маа-а-ам-а-а-а!
«Это я-я-я!»
А вслед мне невидимый тягучий взгляд – непривычно ласковый и недолгий.
– Как так можно было! Ну как?! – отец ругался по-настоящему. Но выглядел не злым, а держался за сердце. – Она билеты собиралась покупать к тебе, все нервы мне извела. Ну, хоть позвонить можно было?
А я обнимала мать так крепко, как только могла. Она плакала не слышно – вздрагивали плечи. Деревянный пол внешней веранды залит розовым светом; качались в кадках цветы.
– Мама…
Она не могла даже ответить. Лишь отец, как заведенный, все ворчал, что так не делается, что так можно раньше времени в гроб, что «телефон ведь никто не отменял»… и выглядел очень обиженным. Сам как ребенок.
– Папа…
И прятал глаза, когда следом я обняла его.
– Дочь, не делай так больше.
– Ты прости… Вы простите, что я так долго не звонила. И еще за то… (сложно это говорить), что у меня всего пятьдесят минут. Я проездом.
Стол внутри накрыли наспех, снесли на него все, что есть – чай, вазочки с печеньем, шоколад, остатки утреннего пирога. Суетились, что не успеют, а потому выспрашивали главное – жива, здорова? Почему не писала, нашла кого-то? По глазам видели – нашла. «Не болеешь, денег хватает? Когда приедешь снова?»
Потихоньку отпускало маму, отлегло на сердце у отца: «Вернулась, живая». Все остальное можно было пережить, забыть и простить. Собственно, они и не сердились, но волновались сильно. Больше года – это как же…
А я сидела в просторном зале за столом напротив широкого окна, откуда открывался удивительный вид на безбрежный водный простор, и не знала, что запоминать. Как пахнет эта комната? Морщинки вокруг глаз мамы, ее улыбку? Поседевшую шевелюру и бороду отца? Шум волн, запах корицы от пирога, ощущение того, что где-то за спиной в одной из спален спрятана шкатулка с моими детскими вещами?
Литайя. Кайд привел меня на Литайю – просто пришел, взял за руку и отвел в проход.
Я, как ребенок, которого впервые привели в магазин сладостей, буду судорожно пытаться запомнить и утащить с собой в памяти все, что увидела, хоть на деле не смогу впитать и десяти процентов запахов. Буду корить себя потом за это – что не рассмотрела все спокойно, не позволила атмосфере проникнуть в кожу, слишком волновалась.