Игра с тенью

В огороде появился тощий седой человек в белой рубашке, толкавший перед собой тележку. Увидев нас, он остановился и снял свою подъеденную молью войлочную шляпу.

— Добрый день, Пирс, — сказал Раскин.

— Доброе утро, сэр.

— Пожалуйста, не обращайте внимания на нас с мистером Хартрайтом, — сказал Раскин, и тот продолжил свой путь. Раскин снова повернулся ко мне.

— Но я так мало видел… — Он покачал головой. — Это я обнаружил только прошлой зимой, когда взялся за каталогизацию его рисунков и набросков — которые, как и следовало ожидать в Англии, хранились в пыли и плесени в подвале музея Саут-Кенсингтон.

Внутри меня возникла электрическая волна возбуждения и добежала, покалывая, до кончиков моих пальцев.

— Что вы обнаружили? — спросил я.

Он вздохнул.

— Я обнаружил такой пессимизм, мистер Хартрайт. И такое мужество! — Он внезапно развернулся и поднес розу к самому моему лицу: — Тернер видел цветок во всей его красе более истинным глазом, чем любой другой из живущих. И в то же время, — он погрузил палец в лепестки, раздвигая их, — он видел червоточину внутри и не уклонялся от нее. Посмотрите повнимательнее на любую его картину, и в самом сердце ее вы увидите темный ключ.

Что-то в его тоне, когда он это сказал — зловещая дрожь в голосе, печальные, как у охотничьего пса, глаза, — вызвало у меня желание рассмеяться. Однако я победил это желание и спросил:

— Ключ к чему?

Он не ответил, только важно поднял палец и бросил на меня суровый сожалеющий взгляд, будто учитель, поправляющий на редкость тупого ученика, который снова не понял чего-то очень простого.

Я постарался не выдать раздражения.

— Вы говорите о каких-то конкретных работах?

— Их больше девятнадцати тысяч, — сказал он. — Вы должны сами увидеть их. Я могу дать вам записку.

— Спасибо.

— И вот лучший совет, который я могу вам дать: если вы надеетесь познать Тернера, надо погрузиться в его работы.

— Но что насчет него самого? — настаивал я. — Его характера? Его вкусов? Его привычек?

Ответ последовал не сразу. Он поднял руку и подозвал садовника, который как раз проходил мимо с нагруженной тачкой:

— Пирс!

— Да, сэр? — сказал тот, останавливаясь и щурясь в нашу сторону.

— Пойдите в дом и попросите Кроули найти автопортрет Тернера, и…

— Прошу прощения, сэр, найти что?

— Автопортрет Тернера, — повторил Раскин (слегка раздраженно, как мне показалось). — И принести его сюда.

— Да, сэр.

— Так что вы говорили? — спросил Раскин, когда тот ушел, а потом, прежде чем я успел заговорить, продолжил: — Ах да, его характер. Ну что ж, все, что я могу сделать для вас, — это то, что я сделал для мистера Торнбери, а именно — назвать основные, по моему мнению, его качества.

— Это бы мне очень помогло, — сказал я.

Он глубоко вздохнул, а потом, глядя вперед, будто слова были написаны перед ним на каком-то невидимом щите, медленно произнес:

— Честность. Щедрость. Нежность. Чувственность. Упрямство. Раздражительность. Неверность. — Он повернулся ко мне. — И никогда не забывайте, что он жил и умер один и без надежды, уверенный, что никто не поймет ни его самого, ни его мощи.

«Ну и что мне с этим делать?» — подумал я.

— Простите меня, — сказал Раскин серьезно. — Я опять выражаюсь слишком загадочно? Боюсь, это мой вечный недостаток. И что хуже всего, я иногда грешу противоположным, — он внезапно рассмеялся, — и свожу друзей с ума болтливостью.

На лице его снова отразилась мальчишеская искренность, и я подумал, что никогда еще не слышал, чтобы человек так часто и эмоционально говорил о своих недостатках. Но, глядя в его прозрачно блестящие глаза, я внезапно понял, почему это столько же тревожило меня, сколько обезоруживало: под верхним слоем открытости и тепла лежало змеиное хладнокровие, напоминавшее, как ни странно, арктические земли, чья поверхность летом тает, но почва под ней замерзла навеки.

— Признаюсь, — сказал я, — я довольно-таки смущен.

— Простите, если это моя вина, — отвечал он. — Я просто хотел указать пустыни, которые вам придется пересечь, и пики, на которые придется подняться на вашем великом пути.

— Боюсь, — сказал я, улыбаясь и стараясь перевести все в шутку, — вы считаете, что дело мне не по плечу и я паду на пути.

Он не поспешил успокоить меня, как я, признаюсь, ожидал, а снова устремил взгляд вдаль, постукивая пальцами по колену. Через несколько секунд он наклонился вперед и слегка коснулся моей руки.

— Думаю, будет лучше всего, — сказал он, — если вы продолжите свои исследования и повидаетесь со мной еще раз позже. Возможно, тогда мои слова покажутся вам более понятными.

Он говорил с такой невыразимой снисходительностью, что я ощетинился и не смог полностью скрыть следы раздражения, когда спросил:

— И как вы предлагаете мне тем временем действовать?

— Действовать? — сказал он, будто мысли его уже упорхнули куда-то и ему пришлось усилием воли вернуть их назад. Он подумал немного, потом продолжил: — Вы скоро обнаружите, что мало кто имел даже слабое представление о его истинной натуре. Вам стоит написать полковнику Уиндэму в Петуорте, отец которого хорошо знал Тернера…

— Вы имеете в виду третьего графа Эгремонта? — сказал я, стремясь показать, что я не полный невежда. Я вспомнил из библиотечных расследований, что Тернер провел некоторое время в Петуорте при жизни третьего графа. Раскин только устало моргнул, сумев одним этим движением превосходно показать, что он находит мое вмешательство утомительным и не собирается останавливаться из-за этого хотя бы на секунду.

— Полковник может помнить какие-то семейные истории о Тернере, — продолжил он, — как и Хоксуорт Фокс из Фарнли, сын другого его покровителя и сам истинный любитель искусства и истинный друг Тернера.

— Могу я сослаться на вас? — спросил я осторожно.

— Конечно, — сказал он. — И сходите на Мэйден-Лейн; чтобы узнать Тернера, вы должны видеть, где он родился и вырос — Он нахмурился, словно ему пришла в голову новая мысль. — Вы сразу собираетесь вернуться в Лондон, мистер Хартрайт, после того, как мы здесь закончим?

— Да.

— Тогда, если хотите, я могу вас отвезти. Я еду на Ред-Лайон-сквер.

— Спасибо.

Он достал часы из кармана, посмотрел на них и кивнул.

— Но я должен предупредить вас, что мне надо готовиться, — сказал он, вставая и смахивая лепесток с рукава. — Так что я буду вести себя так, будто вас тут нет, и вы должны обещать не обижаться.